Марк Фрост - Шесть мессий

Всю ночь я шел по долине, держась русла реки. Меня совершенно не волновало, куда я иду, хотя каждый шаг был уверенным и легким. И конечно, тропа вывела меня к пустующей пастушьей хижине, полной припасов. Там я оставался до тех пор, пока не закончилась еда, а когда силы восстановились, двинулся дальше, внимая тому же голосу.

Я отшагал двести миль на юг, через Далмацию к Падуе, потом наконец пришел в Равенну. Я нанялся работником в доки и снял неподалеку от порта комнату. Каждый вечер ужинал в одной и той же таверне: черные оливки, плотный темный хлеб, красное вино. Много красного вина.

Проведя большую часть сознательной жизни в охоте на собственного брата, я понятия не имел о том, как живет большинство людей. Они работают, едят, спят, занимаются любовью. Никогда не задумываются над теми аспектами жизни, которые не могут контролировать, не задаются лишними вопросами, а ответственность принятия решений охотно возлагают на плечи своего нанимателя, священника или властей. Их принцип — существовать от одного дня к другому, оставаясь частью ландшафта, никогда не отрываясь от почвы, которая их произвела. Казалось бы, так незатейливо, но для меня это явилось совершенно новой жизненной концепцией. Жизнь среди них обогатила меня несравненным опытом истинной гармонии. Дни складывались в месяцы, весна переходила в лето и осень. Я работал не покладая рук, проводил ночи с тем количеством женщин, какое мог осилить, доводя себя трудом и любовью до приятной физической усталости, и ничего не брал в голову. Отбросив все узы, порвав с прошлым, я получил возможность стать кем угодно. В конце концов, кто мы, если не те, кем себя воображаем? Однажды утром, проснувшись и ощутив порыв продолжить свой путь, я превратился в моряка с острова Мэн — раздобыл фальшивые документы и нанялся на торговое судно, следовавшее в Португалию, а не найдя покоя и там, завербовался на корабль, доставлявший грузы в Бразилию. Некоторое время служил на различных каботажных судах, плававших вдоль побережья, пока наконец не присмотрел мир, в котором мог затеряться.

Следующие четыре года прошли в городе Белеме, рядом с устьем Амазонки: международный порт, дюжины культур, сталкивавшихся в противоборстве и взаимовлиянии, тысячи интриг, экваториальная жара, воровство и коварство. Испарения расстилавшихся вокруг джунглей просочились в кровь каждого местного жителя, определив его суть как хищника. Кто бы мог подумать, что подлинную суть человека можно увидеть именно в городе, сплошь населенном отъявленными лжецами, где ни единая душа ни в малейшей степени не была привержена правде? Я сразу почувствовал себя дома.

Я сделался ирландцем (для тамошнего «цветника» это почти экзотика) и в память о тебе взял имя Дойл. Первым местом моей работы стал пароход, ходивший по Амазонке в глубь материка за Манос, к каучуковой плантации близ Риу-Негру. Плантация принадлежала португальцам, а работали на ней туземцы из племени энагуа, что означает «добрые люди». Воистину подходящее название. Мне казалось, что в Равенне я вел самую простую жизнь, но что такое настоящая простота, понял только здесь, познакомившись с образом жизни туземцев. Они живут в хижинах с соломенной кровлей, установленных на десятифутовых сваях для защиты от наводнений. Хотя это племя уже давно контактирует с белыми, порча цивилизации его почти не затронула; оно не ведет торговли и все, что нужно для жизни, получает из джунглей.

Большую часть своего свободного времени я проводил среди туземцев, мало-помалу втираясь в доверие к их старейшинам. Энагуа располагали обширными, просто поразительными знаниями относительно целебных свойств местных растений. Шаман племени использовал в ритуальной церемонии отвар корня аяэуско, и я удостоился чести принять участие в обряде и испытать действие снадобья на себе. Говорили, что это вещество ослабляет узы между телом и духом, а значит, дух может покинуть тело и по указанию шамана войти в сознание какого-нибудь животного, причем того, с кем у вас есть истинное родство, то есть вашего духовного проводника. Я стал орлом, Артур! Я летал над джунглями, ощущал, как взмахиваю крыльями, смотрел вниз на верхушки деревьев острым взором птицы, ощущал голод хищника. Я действительно жил и двигался в теле птицы, во всяком случае по полноте и реальности всех моих ощущений.

Глаза Спаркса горели. Теперь, когда Дойл разговорил Джека, стало ясно, насколько мучительно стремился он поделиться этими впечатлениями. Сколько лет прошло с тех пор, как Джек говорил об этом с кем-либо? Сколько лет прошло с тех пор, как он имел дело с кем-то, кому мог довериться? Только сейчас Дойл со всей остротой ощутил, насколько глубоки были отчуждение и одиночество Джека, как далек он был от какого бы то ни было ощущения сопричастности. Как вообще может человек существовать в таком положении так долго, даже такой стойкий, как Джек, Дойл не понимал: знал лишь, что самому ему это было бы не под силу.