Алексей Атеев: Код розенкрейцеров

– А как его звали? – поинтересовался Олегов.

– Я же сказала, Иван Иванович.

– Это вы его так называли, а настоящее имя?

Хозяйка задумчиво уставилась в небо, потом растерянно посмотрела на Егора:

– Имя какое-то уж вовсе мудреное. Не упомню. Называл он. А мы все больше: Иван Иванович да Иван Иванович…

– А фамилия? – не отставал Олегов.

– Ведь помнила. Участковый еще приходил интересоваться. Такая смешная фамилия… Птичья. Птица есть такая. Рыбой питается.

– Журавль?

– Да нет!

– Цапля?

– Постой, не мешай. Ara-ага. Еще у птицы этой мешок под клювом висит.

– Пеликан?

– Точно! Пеликан! Все-то вы, ученые, знаете. Пеликаном его звали.

– Неужели так один и жил? – не отставал Олегов. – И никто к нему не приезжал?

– Не знаю. Может, кто и бывал. Я сама не видела. – Она несколько замялась, потом демонстративно оглядела огород: – Работать надо… Солнышко-то вон как высоко.

Олегов понял: разговаривать дальше с ним не желают. И все же он не сдавался.

– Ну а умер он когда? И как?

– Вот прицепился! – недовольно произнесла хозяйка. Потом, видимо, вспомнив о своих планах насчет дочери, смягчилась.

– Поездом его зарезало… Кто говорил, что сам бросился… Не знаю… Не видела. Помню, в пятьдесят шестом это случилось, в том годе Сталина обосрали. В мае или в июне тогда к нему женщина приехала. Вернее, девка. Молодая и красивая. И одета хорошо. Такое меня любопытство разобрало. Может, думаю, дочь? Просидели они в избе довольно долго, часа четыре или больше. А я все в окошко глядела, хотела рассмотреть ее получше. Под вечер она выходит. Одна. Он даже не проводил. Сразу на станцию пошла, а старик так и остался в доме. А на другой день он – тово… Ну и все. Схоронили его за линией. Там у нас кладбище. Больше я ничего не знаю. А может, ты чего вычитал в его тетрадках, так расскажи?

– В том-то и дело, что ничего из них не понятно, – удрученно сказал Егор.

– А непонятно, так и пускай себе. А ты их лучше сожги.

На этом разговор был окончен, и хозяйка снова предалась огородному труду.

Егор Александрович отправился на свою половину и некоторое время бессмысленно слонялся по двору. Семейство его не вернулось с прогулки, и делать было совершенно нечего. Он вошел в дом, снова достал тетрадки, вернулся во двор. Сел за стол и начал листать их. Однако вчерашнего интереса уже не было. Присутствовало скорее безразличие, даже некое отвращение. Чужая, неведомая ему жизнь заключалась под этими истрепанными корками. Было совершенно непонятно, почему человек, несомненно, образованный, к тому же иностранный подданный, застрял в глуши, прозябал, бедствовал, а потом лишил себя жизни. Какая причина, какая цель вела его к этому заброшенному полустанку в глубине России? Ответа на этот вопрос он, Олегов, видимо, никогда уже не получит. Конечно, можно взяться за эти тетради основательно. Обложиться словарями, перевести, расшифровать. Но зачем? Может быть, последовать совету хозяйки, сжечь тетради и не забивать себе голову? Он вспомнил, что в сундучке имелось несколько книг, принес и их.

Какой-то немецкий роман без начала. Верхняя крышка переплета и первые тридцать страниц отсутствуют. Готический шрифт почти невозможно читать. Еще один том, те же готические литеры… На обложке название труда: «Химическое бракосочетание Христиана Розенкрейца», автор – Иоганн Валентин Андреаэ. Олегов пожал плечами. Ерунда, бред… При чем тут свадьба и химия? Или это аллегория? Даже странно, он историк, и ничего не знает о розенкрейцерах. Был бы в городе, отправился бы в институтскую библиотеку или, на худой конец, в публичку. Третья книга – Гете. Здоровенный том. И как этот самый Пеликан пронес его сквозь все свои странствия? Олегов взял том двумя руками и прикинул его вес. Килограмма три, не меньше.

Неожиданно из книги вывалился какой-то желтый листочек. Егор поднял бумажку, близоруко всмотрелся. Это был корешок почтового перевода. Адрес получателя: Тихореченск, улица Щорса, 12–28. Десантовой Аглае Осиповне. Егор потряс том. Из него выпало еще несколько листочков. Тоже корешки переводов. Адрес на всех один и тот же. Олегов тщательно перелистал книгу. В ней нашлось еще несколько листочков. Он пересчитал их, потом сходил в дом за очками и попытался разобрать даты переводов. Самый ранний отправлен в июне 1948 года, последний – в декабре 1954-го. А умер он, если верить хозяйке, в начале лета 1956-го. Значит, полтора года переводы не посылал? Почему? Может, денег не было?