Алексей Атеев - Девятая жизнь нечисти

Фигуры двинулись вперед, и наш следопыт ясно увидел, что к нему приближаются, белея нагими телами, многочисленные женщины. Вот они подошли почти вплотную… Теперь, при исходящем от них слабом сиянии, можно было различить: тут есть и молодые, и не очень, и вовсе старухи. И хотя все они разных возрастов и сложений, есть у них одно общее – неподвижные, неживые лица. Женщины столпились возле Сережи.

Вставай… – произнесла ближайшая к нему, по возрасту, похоже, самая старшая, с отвисшими до пупа грудями и словно вся поросшая мхом. – Вставай, молодец. Поиграй с нами.

Идем плясать, милый, – вторила ей другая, молодая, с крепким, налитым телом, – идем, красивый. Мы тебя столь долго ждали. – Она подошла вплотную и цепко ухватила Сережу за плечо. Рука была холодной и мокрой. Сережа дернулся и попытался отпрянуть, но молодая держала цепко.

Упаси тебя нездешняя сила творить молитву или крестное знамение, – угрожающе произнесла старуха. – Ступай в круг.

Тут Сережа обнаружил, что голые дамы образовали на лужайке перед домом хоровод, и та, чью мертвенную длань ощущал он на своем плече, увлекла его в круг. Зазвучала тягучая, заунывная песня. Нагие фигуры закружились в хороводе, а вцепившаяся в Сережу молодица вытащила его в самый центр круга. Ноги сами выделывали немыслимые кренделя, он словно не подчинялся собственной воле. Мелькание рук, ног, грудей сливалось в пестрый, непрерывно вертящийся калейдоскоп. Ему казалось, вокруг светло, как днем. Серебром светилось озеро, искристо мерцал камыш, горели ясным, прозрачным светом травы на косогоре. Только избушка на этом фоне выглядела темно-красным, словно угли догорающего костра, пятном.

Не смотри туда, – произнесла плясунья, заметив его взгляд. – Это плохое место.

Почему? – сам того не желая, спросил Сережа.

На том, кто там живет, черного много. На нем и на матке его. Вон она стоит. Видишь? – молодица кивнула в сторону берега, на котором виднелась одинокая фигура.

Почему она не пляшет? – спросил Сережа.

Рада бы… Да только не велят ей. Проклята… Грехов много на ней. Мы тоже не ангелицы, но она во сто крат хуже нас.

А вы – кто? – вновь подал голос Сережа.

Мы-то?.. По-разному нас зовут… И берегинями, и мокрушами, а все больше русалками. Обитаем в этих моховищах. Давненько прозябаем. Рады любому, кто сюда забредет. Вот как тебе. А то человечьего духа сто годов не нюхали. Теперь ты с нами навсегда останешься.

– Как это?

Да просто. С собой уведем.

Что значит – с собой?!

А то и значит. С нами будешь… жить.

Русалка коснулась Сережиного лица длинными, гибкими пальцами, и одежда сама собой упала к его ногам, потом она прижалась к Сереже всем своим долгим, упругим телом. Однако парень вовсе не обрадовался этому обстоятельству. Тело оказалось холодным, как у лягушки, скользким и липким, будто было покрыто слизью.

Сережа отшатнулся, но молодица крепко вцепилась в него холодными мокрыми руками. Ее пальцы забегали по телу, защекотали, заелозили…

Уйди прочь! – в гневе и страхе воскликнул Сережа.

Ах, ты так!.. Не хочешь нас любить?.. Тогда пеняй на себя, милок.

И она вновь принялась щекотать Сережу, но на этот раз совсем по-другому, не игриво-ласково, как вначале, а с судорожным подергиванием пальцев, со щипками и весьма ощутимым царапаньем. При этом русалка вполголоса выговаривала дикие, неведомые слова:

Сережа вдруг стал неистово хохотать. Он заливался смехом, словно в истерическом припадке. Такое случалось с ним давным-давно, в раннем детстве, когда беспричинный приступ веселья иногда по самому пустячному поводу, а чаще ни с того ни с сего овладевал им и никак не мог прекратиться. Обычно он кончался сильной икотой, а иногда столь же беспричинными слезами.

И на этот раз он испытывал нечто подобное, только ощущение ужаса от происходящего придавало смеху совершенно ужасный лающий тембр, он судорожно всхлипывал, екал селезенкой, икал, как зашедшийся в плаче младенец. При этом Сережа не стоял на месте, а следом за русалкой медленно шел к озеру. Не было сил ни отпрянуть в сторону, ни оттолкнуть водяную нежить прочь.

Стойте, сестры! – вдруг закричала самая старая русалка, та, что поросла мохом. – Да на нем креста нет!

Сережа, неожиданно для себя, перестал надрывно хохотать и остановился вместе со всеми.

Аль ты взаправду нехристь? – спросила у него мохнатая.