Алексей Атеев - Девятая жизнь нечисти

Хозяин дачи замолчал, потом налил себе в бокал коньяка. Молчали и остальные, не то обдумывая услышанное, не то просто задремав.

– Спите, что ли? – грубовато спросил хозяин.

– Почему же? – отозвался почитатель Фрейда. – Напротив, внимательно слушаем.

– Я вообще-то закончил.

– Можно понимать, что все это с вами происходило? – полюбопытствовала подружка сына.

– Я бы не стал утверждать со всей определенностью, но кое-какие моменты вышеописанных событий действительно происходили со мной. Хорошее время – юность!

– Да, лучше не бывает! – неожиданно вступил в разговор весьма немолодой человек, доселе молчавший. Он сидел в глубоком кресле недалеко от камина и, казалось, дремал. – Думали, наверное, что я сплю? – спросил он у присутствующих. – Ошибаетесь, милейшие. Я с интересом слушал ваши замечательные рассказы, поистине весьма поучительные. И теперь желаю внести свою лепту в истории о сверхъестественном. Вы как, слушать желаете?

– Давай, дедушка, – поощрил его сын хозяина дачи. – Мы все – внимание. Тем более на улице вон как крутит. Сейчас выпьем по рюмочке, закусим ее, и приступай. Только чтоб было интересно.

Когда задуманное было исполнено, старец начал:

– История эта приключилась с одним моим хорошим знакомым, весьма примечательным человеком, много лет назад…

Году этак в пятидесятом, после окончания педвуза, приехал Сережа Мятлев по распределению в небольшой городишко, районный центр на стыке Рязанской и Московской областей. Сережа преподавал словесность и для краткости так всем и представлялся, опуская обычно первую часть записанной в дипломе профессии: «Учитель русского языка и литературы». Так звучало солидней.

Свежеиспеченный словесник был сиротой и до окончания института жил в Москве, на Стромынке. Отец погиб на фронте, матушка преставилась в военное лихолетье, и Сережу воспитывала тетка по отцовской линии, старая дева, весьма строгая особа, работавшая в одном из столичных издательств корректором. В армию Сережу не взяли по причине сильной близорукости. И вот «юноша бледный, со взором горящим», типичный интеллигентный москвич, любитель и знаток русской литературы, между прочим, и сам пописывавший, очутился в старозаветной глуши, где жизнь текла размеренно и неторопливо, и патриархальную тишину нарушал лишь рев укрепленного на столбе репродуктора, который строгим голосом диктора Левитана сообщал о снижении цен, разоблачении очередной группы врагов народа, наймитов американского и британского империализма, и происках палача югославских коммунистов, «кровавой собаки» Тито. Все остальное время неутомимый громкоговоритель изрыгал из своего алюминиевого нутра оперные арии, частушки и популярные мелодии типа: «Легко на сердце от песни веселой…»

Сережа был довольно высок, сутул, худощав, волос имел светлый и волнистый и лицом отдаленно напоминал полузапретного поэта Есенина. Вот только яркие, чуть вывернутые сочные губы и очки мешали подлинному сходству. Стоит добавить о наличии некоторой застенчивости нашего героя, которая со стороны воспринималась как заносчивость и гордость. Именно такого мнения придерживались в отношении Сережи молоденькие учительницы и библиотекарши, с которыми он общался. Они считали Сережу столичной штучкой, не желавшей снисходить до провинциалок. Спросит, бывало, стреляя глазками, какая-нибудь Верочка или Машенька о московских театрах или о новых литературных веяниях, а он в ответ лишь улыбнется вроде снисходительно, посмотрит на любопытную бледно-голубыми глазками да и буркнет пару-другую ничего не значащих слов. Поэтому вопросы скоро задавать перестали. Кому охота выглядеть дурой.

Но вот на уроках Сергей Александрович Мятлев преображался. Речь его лилась плавно. Излагал тему увлекательно и демонстрировал отличное знание предмета. Ученикам он нравился, да и начальство в лице директора школы, однорукого фронтовика Урыванцева, и завуча, добрейшей Марьи Петровны Звонцовой, смотрело на него весьма благосклонно, считая находкой, ниспосланной свыше.