Мария Барышева - Коллекция

Вначале Вадим Иванович просто сдержанно здоровался с ней, но постепенно они начали обмениваться парой-тройкой фраз, и вскоре Кира слегка пересмотрела уже сложившийся в ее голове образ — во-первых, „майор“ не был молчалив, как книжный Мак-Наббс, во-вторых, непохоже, чтоб он был таким уж добродушным. Теперь в ее представлении он больше смахивал на майора из поздней отечественной постановки „Детей капитана Гранта“ в исполнении Гостюхина. Старик Князев, по ее мнению, был одним из лучших обитателей двора, и она бы предпочла, чтобы он, а не Антонина Павловна, соседствовал бы с ними по площадке. Он бывал язвителен, иногда даже грубоват, но он никогда не о чем не расспрашивал, от него не тянуло, как от большинства здесь, неким пугливым любопытством и он явно был не из тех, кто заглядывает в чужие окна.

Пробегая через пляжные ворота, Кира спрыгивала за бордюр и некоторое время бродила по гальке, вдыхая холодный запах соли и водорослей, глядя на изломанный скалистый мыс и дальше — туда, где серое небо сливалось с морем. Еще далеко было до той поры, когда даже в такой ранний час на берегу будет не протолкнуться от отдыхающих, и будут гомон и плеск, и запахи станут куда как менее приятными, но пока пусты были деревянные топчаны и волны тихо шуршали по гальке, и никто не нарушал гамом прозрачный утренний воздух. Шумные автомобили рисовались чем-то призрачным, и мало кто бродил вдоль темной каймы выброшенных морем водорослей в этот час, и Кира стояла и слушала плеск волн, и за этим плеском чудилось размеренное неспешное биение сердца мира. Скоро наступит длинный сезон ветров, и море будет реветь и биться о скалы, вонзаясь когтистыми пенными лапами в гальку, и уволакивать ее за собой, и снова вышвыривать на берег. Она уже почти забыла, как это выглядит. Пока же погода была сырой, холодной, но ровной, и море казалось обманчиво мирным и сонным.

А потом на горизонте проступала бледно-розовая полоска, густела, наливалась, разбухала, переходя в густо-алый, и Кира поворачивалась и возвращалась на длинную асфальтовую дорогу, ведшую к дому, и бежала по ней, слушая стук подошв своих кроссовок и звуки расцветающего утра. Прогулка заканчивалась — прогулка, чем-то напоминавшая театральное действо, отыграв которое актеры возвращаются в свои жизни, к своим мóрокам и к своим тайнам.

Когда Кира открывала дверь, квартира была уже пуста, да и ей вскоре пора было уходить — оставались только душ и мыльная пена с душистым запахом магнолии, завтрак под последние новости, макияж, прическа и одежда — под музыку, чаще всего „Nightwish“ или итальянскую эстраду. А потом — дорога на работу, в дневную жизнь, состоящую из беготни, компьютера, болтовни с коллегами и Михеева.

Иногда по дороге к остановке ей навстречу попадалась странная пара — мрачно-злобная девушка панковского вида с глазами накрашенными так густо, что они казались черными дырами, пробитыми в бледном овале лица, и высокая худощавая женщина в цветастом летнем платье, выглядывающем из-под расходящихся пол потертого пальто. Они гуляли взад и вперед в небольшом, примыкавшем к остановке парке, и женщина, чьи движения были какими-то ломанными, дерганными, постоянно заливалась тонким детским смехом, улыбалась так, как улыбаются только акулы и американские кинозвезды, и смотрела вокруг, словно человек, впервые оказавшийся на улице. В руках она всегда держала выцветшую косынку, которую то и дело принималась наматывать на голову, и девушка каждый раз злобно дергала ее за руку и визгливо говорила:

— Мама, не позорьтесь!

О них Кира практически ничего не знала — даже их имен. Знала только, что они живут в соседнем доме, который слева, знала, что женщина, мягко говоря, сильно не в себе, а мрачная девушка — ее дочь. Соседи утверждали, что она законченная наркоманка, и ждет не дождется мамашиной смерти, чтобы полностью распоряжаться квартирой. Впрочем, это Киру мало интересовало. У нее было полно дел, сутки были забиты почти полностью, если не считать одной их части — короткой, но очень и очень важной. Отрезка времени между окончанием работы и возникновением желания отправиться спать. Очень значимого отрезка времени, который назывался вечером.

Вечера были пустыми, проходили тихо и незаметно, и большую часть этих вечеров Кира была предоставлена самой себе. Стас был не в счет, кроме того, он часто уходил гулять с Викой, очаровавшей-таки скептического историка. Правда, к девяти-десяти часам вечера он неизменно возвращался, приводя этим Киру в некоторое недоумение. Пока что он ни разу не пришел поздно и не остался у Вики на ночь, хотя Кире было прекрасно известно, что их отношения уже давно, как говорили раньше, „вышли за грани приличий“, и Вика, то ли по рассеянности, то ли намеренно передала Кире парочку подробностей, которые были более чем пикантны.