Мария Барышева - Коллекция

Как и предсказывал Стас, ее график сильно сдвинулся. Если раньше Кира ложилась не раньше часа ночи, то теперь она ложилась самое позднее в половине двенадцатого, иногда же начинала безудержно зевать уже и в десять вечера, и пару раз заснула прямо в кресле. Кира приписывала это нервам и резкой смене обстановки — работы хватало, но она вовсе не была такой уж утомительной, чтобы к вечеру валиться с ног.

Вставала она, впрочем, ненамного раньше, чем обычно. Просыпаться было очень тяжело, лень было даже пытаться открывать глаза, поэтому чаще всего ее будил Стас — вначале деликатным стуком в дверь, потом скромным покрикиванием в щель между створкой и косяком, а уж затем — невежливым и шумным вламыванием в обитель гордой одинокой девицы, криками в ухо и щекотанием ее голых пяток, вследствие чего в комнате неизменно поднимался бедлам, спать после которого уже решительно не хотелось. Совершив это действие, брат с чувством выполненного долга отправлялся доедать завтрак, после чего с неохотой отбывал на работу, которая заключалась в том, что он с раннего утра возил в микроавтобусике туда-сюда товары и своего хозяина — заслуженного предпринимателя, которому принадлежало несколько алкогольно-бакалейно-бытовохимических магазинчиков. Удобно было это тем, что Стас мог брать для себя с Кирой товары по оптовой цене, но возвращался с работы он поздно, часто — в плохом настроении, о причинах которого не распространялся, не скрывая, впрочем, что работа ему не особенно нравится. Несмотря на усталость, спать он ложился намного позже Киры, подолгу засиживаясь в гостиной. Кира знала, что он там что-то пишет, но узнать, что именно, ей так и не удалось — свои записи Стас старательно прятал, а рыться в его вещах было, по мнению Киры, недостойно. Поэтому она оставила его в покое. Все равно узнает, рано или поздно.

Пока брат поглощал на кухне завтрак собственного приготовления, являвшийся, на взгляд Киры, примером садистского отношения к хорошим продуктам, сама она, окончательно проснувшись с помощью холодной воды, натягивала спортивный костюм и буквально выталкивала из квартиры саму себя, которая в последнее время стала непозволительно ленивой и на улицу не желала. В подъезде она потягивалась в последний раз и отправлялась на пробежку, которая, обычно, занимала около получаса.

Кира бегала к морю одной и той же дорогой каждое утро, пропуская только воскресенья, когда позволяла себе валяться в кровати, сколько вздумается. Ранним утром во дворе было пустынно и особенно тихо, и эту прозрачную, невесомую тишину нарушало только редкое шуршание дворницкой метлы, да сонное, полупьяное бормотание бомжовского сообщества, неизменно собиравшегося кружком возле люка, что-то жевавшего, пересчитывавшего мелочь и звенящего пакетами с добытыми бутылками. Кира не помнила такого утра, чтобы бомжи не оказались на своем месте — они давно стали такой же неотъемлемой частью двора, как и сам люк, и густые кусты сирени рядом с ним. К двенадцати часам дня бомжи расползались кто куда и больше не появлялись, но ранним утром вновь оказывались на своем месте в полном составе — двое пожилых мужчин с испитыми лицами и глазами тоскующих философов, еще один помоложе, с большим животом, густыми усами и постоянно шарящим по сторонам взглядом, и две женщины, одной из которых было далеко за пятьдесят, другая же возрастом лишь слегка переваливала за тридцать. Ни одну из них Кира ни разу не видела хотя бы относительно трезвой. Пожилая бомжиха поутру всегда безучастно сидела в кругу сотоварищей, тупо глядя перед собой заплывшими глазами, молодая же была более деятельной, часто бродила вокруг, и, пробегая через двор, Кира не раз с улыбкой слушала, как та пристает к машущей метлой дворничихе — дородной даме в темно синем халате, надетом поверх пальто.

— Зин, а Зин! Дай помести! Ну дай метлу помести!

— Да пошла ты!.. — неизменно отзывалась дворничиха, окутывая добровольную помощницу облаком пыли. — Не мешай!

— Ну дай помести, Зин! Дай метлу, Зин!

Обладательница метлы быстро выходила из себя и начинала громко и во всех подробностях отправлять кренящуюся к земле и хихикающую бомжиху в известные места, но Кира никогда не дослушивала до конца — к тому моменту она уже скрывалась за углом соседнего дома.

По дороге к морю Кира всегда встречала одних и тех же людей, и вскоре начала узнавать их, привыкла к ним, и они тоже быстро привыкли видеть каждое утро неторопливо бегущую девушку в синем спортивном костюме, с собранными в длинный хвост волосами, мотавшимися при движении от плеча к плечу. Многие начали с ней здороваться. В большинстве своем это были собачники, выгуливавшие своих питомцев или такие же любители пробежаться с утреца к морю. Но первым человеком, которого она практически неизменно встречала, выбегая на сквозную дорогу, тянущуюся до самых распахнутых ворот пляжа, был „майор“, в одиночестве возвращавшийся со своей ежедневной утренней прогулки. Несмотря на то, что до восхода солнца еще было довольно далеко, „майор“ всегда был в своих больших темных очках, придававших ему мрачный, нелюдимый вид. Постукивая тростью по асфальту и припадая на больную ногу, он неспешно проходил мимо, и Кира часто на бегу смотрела ему вслед. „Мак-Наббс“ казался ей фигурой не только трагической, но и на редкость загадочной, и ей бы очень хотелось узнать, кем он был в молодости. От соседей она уже знала, что его зовут Вадим Иванович Князев, что живет он в соседнем доме около двух с половиной лет, что вроде как военный в отставке, ведет тихий одинокий образ жизни и вроде как где-то подрабатывает, но никто не знал, где именно. Во всяком случае, приработок этот явно был не самым плохим — всякий раз, когда Кира видела „майора“ во дворе за шахматами или газетой, он покуривал сигару — и отнюдь не дешевую.