Тим Пауэрс - Три дня до небытия

Но, прежде чем уйти, он все-таки попытался понять, что могли упустить те, кто опередил его.

Здесь, в темной комнате, ощущался запашок горелого пластика, пробивающийся сквозь запах табака, книг и кошачьего туалета; наверху в воздухе стоял густой, как глазурь на пироге, запах свежей краски.

Вчерашняя газета так и осталась лежать на кухонном столе, вспомнил Лепидопт. Кто-то ел на завтрак овсяные хлопья с ликером «Южный комфорт». В доме должен быть по меньшей мере один кот, но я, слава Богу, так его и не увидел. Два телевизора, один в северной гостиной, второй здесь, и оба без следов пожара. Но Сэм Глатцер за несколько секунд до смерти сказал: «Все горит, наверху в коридоре, и телевизор…»

Спальня девочки выходит в коридор наверху, и сегодня Маррити ее красили.

Лепидопт шагнул к телевизору, хотя для этого пришлось приблизиться к незанавешенному окну, и достал из кармана фонарик-карандаш. Включив его, он нагнулся и стал водить узким лучом по верхней панели телевизора. На ней не было ни пылинки, хотя до этого он обратил внимание, что стол и все книжные полки припорошены пылью. Он выключил фонарик и спрятал его обратно.

Достав из кармана белый носовой платок, он обернул им обтянутый латексной перчаткой указательный палец и провел по панели телевизора – рассмотреть можно будет позже, при свете, но уже сейчас, принюхавшись, он учуял горелый пластик.

Лепидопт отступил от окна. Будь здесь вчера мои амулеты, подумалось ему, маленькие статуэтки терафим и противопожарная звезда Давида, ручаюсь, на этом телевизоре сейчас стоял бы работающий видеомагнитофон. Да и в будущем они обеспечат защиту.

Впрочем, он понимал, что все это софистика. Это неправильно – прибегать к магии, неправильно – пытаться повлиять на Божью волю.

В будущем месяце – время молитв селихот, начинающееся в первую субботнюю ночь перед Рош Хашаной. Лепидопт, если будет жив, станет молить Господа о прощении две недели подряд, пока не восстановит праведность к третьему октября – к Йом-Киппуру. Из года в год главное, за что ему приходится вымаливать прощение, это исполнение служебных обязанностей.

Пора было уходить. Маррити мог вернуться в любую минуту. Адмони в короткой радиограмме сообщил, что из Праги присылают старшего катса [8]. Завтра утром тот будет в аэропорту Лос-Анджелеса и примет руководство операцией, а до тех пор Лепидопту предписывалось оставить Маррити и Брэдли в покое, а конкурентов, кем бы они ни были, игнорировать.

Однако Лепидопт задержался, еще раз обозначил тремя монетками углы открытой книги в бумажной обложке, лежавшей переплетом вверх на столе гостиной, а потом осторожно поднял книгу. Когда он брал ее в руки полтора часа назад, в гостиной еще было достаточно светло для чтения, а теперь пришлось вынести ее в освещенный коридор.

Это была шекспировская «Буря», в которой Лепидопт при первом осмотре заметил множество подчеркиваний и пометок на полях, что было естественно для преподавателя литературы. Лепидопт сфотографировал тот разворот, на котором была раскрыта книга, но не догадался сфотографировать все страницы с пометками. Другая группа тоже вряд ли это сделала.

Сейчас, стоя под лампочкой на верхней площадке, он пролистал текст. Пьеса была открыта на последней странице, с жирно подчеркнутой репликой Калибана: «Тройной осел! Дурного пьяницу считал я богом! И дураку тупому поклонялся!» Теперь же Лепидопт вернулся на предыдущую, а затем пересмотрел каждую страницу.

Все чернильные пометки Маррити были сделаны четким почерком: явно не торопливые мимолетные мысли, а важные моменты, на которые он обращал внимание каждый раз, обсуждая пьесу в классе.

Поэтому Лепидопт задержался, наткнувшись на два почти нечитаемых слова, записанных вертикально на полях страницы 110, сразу после подчеркнутых двойной чертой слов Просперо: «Сломаю свой волшебный жезл и схороню его в земле. А книгу я утоплю на дне морской пучины, куда еще не опускался лот».

Фраза на полях была накарябана в такой очевидной спешке, что перо ни разу не оторвалось от бумаги, но все же Лепидопт, сощурившись, сперва догадался, а потом с уверенностью разобрал: «Peccavit к ЛМ» .

Пеккавит. Сердце у него в груди ёкнуло.

Сломаю жезл, утоплю книгу… Пеккавит… Маррити наверняка знал, кто его прадед, и о его работе должен был кое-что знать. Не о его общеизвестных трудах – теории относительности, фотоэлектрическом эффекте и письме 1939 года Рузвельту относительно атомной бомбы, а о секретных разработках, об оружии, о котором Эйнштейн не рассказал Рузвельту.