Вадим Булычев - Два мира

Я жаждал уединения, жаждал покоя. (Как раз только начал заниматься писательством, как мне тогда казалось — серьезно.) Я решил снова пойти работать сторожем, как в старые добрые «рокерские времена». Вскоре мне предложили охранять небольшую базу с цветным металлом. Место показалось спокойным (увы, чувство было ошибочным). Я согласился. И уже на второй смене увидел смутно знакомое лицо. Приглядевшись, не поверил своим глазам — это был Родион, и он работал на той же базе экспедитором.

Мир тесен — сказали мы тогда оба, пожимая руки друг другу. Родион изменился очень сильно, от прежнего «Радика» не осталось ничего — он пополнел, стал носить «нормальную» короткую стрижку и «нормальную» человеческую одежду, стал покупать дорогие мобильные телефоны и часами обсуждать со своими напарниками по работе эти самые телефоны, или «шмотки», «тачки», поездки на курорты. Мне с трудом верилось, что передо мной бывший безумный поклонник Кастанеды, тусовщик, «понтовик» и психонавт — Радик. Нет, передо мной была заурядная, скучная, мещанская личность.

Но я ошибся. «Радик» в Родионе не умер, только теперь для выхода Радика на сцену требовалась расслабляющая доза алкоголя. А еще лучше алкоголя с травой. Итак, стоило Родиону выпить и покурить, как он преображался в прежнего Радика. И начиналось представление. Родион вставал в картинную позу и громко заявлял, что все умрут, кроме него. Никто из присутствующих не думает о смерти, и потому их жизни бессмысленны, а смерть неизбежна. «Вы все обречены, — громко заявлял Радик пошатываясь и обводя рукой собутыльников. — Вы все умрете, а я не умру, я обману орла, того орла, что пожирает нашу энергию. Да, можно сказать, что я бессмертен, почти бессмертен…»

Окружающие собутыльники почти никак не реагировали на слова Радика. Видимо, уже привыкли к подобным сценам. Но на меня, при первом «просмотре» сцена произвела сильное впечатление. В «клоунаде Радика» было что-то очень трогательное, глубоко личное и интимное — по крайней мере, страх смерти был настоящим, его и пытался преодолеть Радик своими провокационными монологами — вы все умрете, а я бессмертен.

Для меня проблема смерти никогда остро не стояла. Я как-то всегда верил, что жизнь сознания и духа, моего высшего «Я» бесконечна, потому как вневременна. Родион же панически боялся того, что со смертью его тела исчезнет и он сам, превратится в ничто. Он считал, что все религии, обещающие бессмертие, подыгрывают человеческой слабости. И только в книгах Кастанеды он нашел то, что искал. Человек смертен, но он может стать бессмертным, развив в себе энергетические качества воина; такие как безупречность, второе внимание, неуязвимость перед миром, стирание личной истории и чувства собственной важности и смирение перед Бесконечностью. Все ради того, чтобы обмануть ненасытного орла и покинуть мир по своей воле, свободно, сгорев в тонком огне изнутри.

Иногда тему орла и бессмертия предваряла политическая тема. Политические разговоры были для меня подлинным мучением. Избегнуть подобных разговоров я не мог — не уходить же с рабочего места. А дело в том, что Родион оказался убежденным «оранжевым». Это было самым неприятным открытием. Узнав, что я поддерживал противоположный лагерь и вообще имею пророссийские настроения, Родион полностью переключился на мою персону. Он буквально не давал мне прохода. При всяком удобном случае он подчеркивал, насколько Россия грязная, неустроенная, тоталитарная и несвободная — больной зуб планеты, удалив который все заживут счастливо и демократично. А лучше всех заживет Украина, потому как больше всех пострадала от «российской оккупации».

Между разговорами на тему бессмертия и разговорами о политике зияла такая пропасть, что с трудом верилось, что все это произносит одна и та же личность. Когда Радик, пошатываясь, заявлял «вы все умрете», он был похож на героического клоуна, на юродивого; когда же разговор заходил о политике, я видел только мелкого мещанина.

За три года работы на «базе» мне так и не удалось пообщаться с Родионом нормально, наедине. Родион охотно критиковал меня прилюдно и в то же время всячески избегал личной встречи со мной. Возможно, я своей вопиющей творческой непрактичностью напоминал ему какие-то собственные упущенные возможности… Возможно. Не знаю.

Я уволился и не видел его несколько лет. Пока опять не произошла неожиданная встреча у одного моего церковного знакомого, занимающегося книжным бизнесом. Мы сидели, пили чай, тут появился Родион, принес книгу святителя Игнатия Брянчанинова «Слово о смерти».