Кодзи Судзуки - Кольцо (другой перевод)

Иначе Асакава опять надуется и будет с недовольным видом посматривать на соседей по вагону, наглядно демонстрируя, что «ребенок мешает всем, но прежде всего родителям». А те в свою очередь будут мрачно смотреть на него, намекая на то, что пора бы уже и успокоить свое чадо. Тогда Асакава начнет задыхаться от гнева, нервно играть желваками и… Сидзука не стала дорисовывать страшную картину до конца — ей совершенно не хотелось видеть мужа в таком состоянии:

— Ну, раз так…

Асакава взглянул на полусонную Йоко, сидящую у матери на коленях, и перебил жену:

— Не волнуйся, я сам уложу ее на втором этаже. — С этими словами он погладил дочку по щеке.

Странно было слышать подобное предложение из уст человека, который при любой возможности увиливал от возни с ребенком. Может быть, его настолько тронуло горе несчастных родителей, что он, потрясенный до глубины души, изменился до неузнаваемости?

— Что это с тобой сегодня? Ты какой-то не такой.

— Такой, такой. Давай-ка ее сюда. Она у меня быстренько уснет, вот увидишь.

Сидзука, передавая ребенка Асакаве на руки, произнесла:

— Слушай, а ты не мог бы всегда оставаться таким милым?

Переходя из материнских рук в отцовские, Йоко на мгновение сморщилась, но, так и не успев заплакать, провалилась в глубокий сон. Асакава, прижав дочку к груди, поднялся по лестнице на второй этаж. На втором этаже было три комнаты: две японских, устланных татами, и третья — обставленная по-европейски — комната Томоко. Асакава положил Йоко на футон [2] Футон — традиционный японский матрас из хлопка, днем обычно убирается в стенной шкаф, а вечером раскладывается прямо на полу. в южной комнате. Она как будто и не заметила — продолжала спать, мерно посапывая. Асакава решил, что ее вполне можно ненадолго оставить без присмотра.

Тихонько выйдя из комнаты, он на мгновение прислушался к тому, что происходило внизу, и направился в комнату Томоко. На пороге комнаты Асакава вдруг почувствовал себя виноватым — было как-то неприятно вмешиваться в личную жизнь другого человека. Особенно если этот человек уже умер. «Впрочем, я всегда старался не лезть людям в душу, — подумалось Асакаве, — просто сейчас у меня нет выбора. Я же не для себя стараюсь, а для других. Ради борьбы с великим злом я готов даже на такой низкий поступок». Жалкие оправдания, но деваться некуда. Он пообещал себе, что, осматривая комнату, не будет думать о статье, а лишь попытается найти факты, которые помогут ему установить время и место встречи четверых погибших. «Все, я захожу», — сказал он про себя.

Первым делом Асакава заглянул в ящик стола. Там лежали аккуратными стопочками канцелярские принадлежности, необходимые для учебы в школе. Кроме этого он обнаружил в ящике три фотоснимка, маленькую шкатулку, письма, записную книжку и швейный набор. Было похоже на то, что родители уже успели навести порядок в вещах покойной. Хотя, возможно, Томоко сама по себе была аккуратной и чистоплотной девочкой. Лучше всего, если отыщется личный дневник: «…в такой-то день такого-то месяца мы вчетвером (Харуко, Такэхико, Сюити и я) отправились туда-то и туда-то…» Что-нибудь в этом роде. Где же его искать?

Асакава схватил с книжной полки тетрадь. Быстро перелистал. Опять полез в стол и через несколько мгновений извлек со дна ящика типичный девчоночий ежедневник. Но увы — довольно-таки стандартные записи были сделаны только на первых десяти страницах и очень давно. Он осмотрелся. На краю стола стояла яркая пластиковая коробка, в которую обычно кладут нужные для работы книги (чтобы не бегать все время к книжной полке). Вместо книг в коробке обнаружилась миниатюрная копия туалетного столика.

Асакава выдвинул маленький ящик. Его глазам предстала россыпь дешевой бижутерии — быстро теряющиеся сережки-гвоздики, почти все непарные. Еще — карманная расческа, между зубчиков торчит несколько тонких волосков.

Следующим на очереди был стенной шкаф. Асакава открыл дверцу и сразу же почувствовал легкий, свойственный школьницам запах. Пространство шкафа было плотно завешено цветастыми платьицами и юбками. Родители до сих пор не решили, как им поступить с одеждой, все еще хранящей запах их единственной дочери. Асакава замер и прислушался — как обстоят дела на первом этаже? Даже подумать страшно, что произойдет, если его застанут копающимся в платяном шкафу Томоко. Кажется, все спокойно. Наверное, они там внизу увлечены разговором.

Асакава один за другим осмотрел все карманы. Ничего особенного: носовой платок, использованный билет в кино и фантики от жевательной резинки. Из сумочки он выудил бумажные салфетки и корочки от проездного. Что там внутри? Ну, разумеется, сам проездной — от станции «Яманоте» до станции «Цуруми», потом ученический билет и магнитная карта. Посмотрим чья. Та-ак. Нонояма Юхи. Или, может быть, Юки? Так написано, что сразу и не разберешь. Кроме того, неясно, женское это имя или мужское. И уж совсем непонятно, что она делает в сумочке у Томоко.