Пол Хьюсон - Сувенир

Гасить свет в номере они не стали.

Спали оба плохо.

Наконец перед рассветом Энджела задремала.

Шон лежал рядом с ней, лихорадочно соображая. Владевший им последние несколько часов ужас, от которого цепенел рассудок, ослабил свою хватку и позволил голове с грехом пополам заработать вновь.

Однако было понятно, что его общему представлению об устройстве мира, о том, что реально, а что нет, бросили вызов. Последствия этого и ощущал теперь Шон. Он чувствовал себя оторвавшимся от ветки падающим листком, совершенно затерянным, безнадежно планирующим в бездну кошмара, где могло случиться все, что угодно.

Шон сопротивлялся, что было сил, внушая себе, что столкновение с тварью не означает, будто нужно презреть благоразумие и отказаться от способности мыслить. На самом деле оно означало, что у реальности неровные края. С лазейками. С тайнами. С мало кому заметными зонами. Впрочем, может статься, их просто благоразумно не замечали, а то и принимали как должное, что одно и то же. Подобных явлений множество, внушал себе Шон. Обычных явлений. В науке — принцип Маха, например. Или теория вероятности. Никто не знает, почему ее принципы срабатывают. Они просто срабатывают, и все. Ученые больше не пытались объяснять, втолковывать вам, «почему». Они лишь преподносили зарегистрированные явления. Явления как таковые. Цифры. Наблюдения. Позже, если удавалось, они увязывали их в единое целое, в осмысленную структуру, в уравнение. Потом объявлялся еще кто-нибудь вроде Эйнштейна и переписывал это уравнение. Но всегда важнее всего были наблюдения. Все и всяческие. Не только удобные, но и неудобные тоже. К которым относилось все то, что так восхищало людей вроде Черил: НЛО, Сасквачи, Бермудские треугольники, призраки, и прочая, и прочая. Однако их следует объяснить, сказал себе Шон, с ними явно следует разобраться, а не отбрасывать окончательно и бесповоротно, заметая под ковер.

Вот и богганы тоже. Если эта тварь — одна из них, значит, ни в коем случае не нужно чувствовать себя обязанным считать их чем-то сверхъестественным. Если она реальна, тогда она часть природы и, следовательно, естественна. А все естественное, полагал Шон, можно понять, внимательно изучить с позиций интеллекта… и найти средство борьбы с ним. «Традиционные элементы», как их назвал Маккей в связи с рассказанной им историей, «на протяжении веков появлялись в бесчисленном множестве преданий». Возможно, традиционными эти элементы были не потому, что передавались из поколения в поколение, а потому, что действительно возникали вновь и вновь… прибавляясь к modus operandi как структурные элементы событий? В таком случае, возникавшие вокруг богганов народные сказания были не упражнениями в сочинительстве, а попытками примитивных умов описать нечто реальное, но столь чужеродное, что понять его иначе, как в сверхъестественных терминах, не удавалось. Хищная, безжалостная форма жизни тайно делила с людьми планету, выедая и их, и иные живые существа где и когда могла.

Шон тревожно задумался над тем, сколько же таких тварей еще существует.

Он попытался вспомнить, что знает об иных путях развития живой природы. Кого можно было сравнить с тем немногим, что он узнал о жизнедеятельности этой твари? Может быть, вирусы. И припомнил, что слышал, будто в свое время вирусы характеризовались, как связующее звено между жизнью и не-жизнью. Осторожно выпаренный раствор вирусных частиц образовывал инертный кристалл. При растворении в воде, получив доступ к живому организму, они мигом оживали и нападали на своего «хозяина». Потом Шон вспомнил, как Стиви Осорио однажды рассказал ему про так называемую «тихоходку» — создание, имеющее около одной двадцатой дюйма в поперечнике. В обезвоженном состоянии оно было способно пережить сотни лет, но стоило увлажнить его, и — бац! — тихоходка снова оказывалась живехонька.

И все же, понял Шон, такие параллели не годились. Сами размеры камня нельзя было равнять с габаритами напавшего на него существа и субстанцией, из которой оно состояло. Если камень был вторым «обличьем» этой твари, откуда брался и куда девался при превращениях избыток материи? Он никоим образом не мог втиснуться в небольшой объем камня. Уж не был ли камень этаким входом, вратами в какое-то другое пространство, в некое иное измерение, где это создание пряталось в дневные часы? Нельзя ли было в таком случае рассматривать камень как зацепку, своего рода связь с этим миром?