Пол Хасон: Сувенир

— До сего дня можно отыскать остатки старых заклинаний, давнишней веры в волшебство, — сообщил он по секрету. — Например, колодцы желаний. — Он поглядел на небо и сощурился, вспоминая. — В Киллинаге и Клонмеле. А боярышник? Весь украшен лоскутками, как рождественская елка.

— Почему лоскутками? — Энджела почувствовала слабый интерес.

— Желания.

— Лоскуток — желание?

— Примерно так.

Она усмехнулась.

— Недорогое удовольствие, как вам кажется?

Диллон улыбнулся.

— Необязательно. Я мог бы вам порассказать. Вы бы удивились, что за дела творятся здесь до сих пор.

— Да что вы? — Ответ Энджелы был уклончивым — теперь ей очень хотелось оборвать лекцию. Но она не устояла перед предложенной приманкой: — Какие же?

Диллон аккуратно снял с жевательной резинки тонкую красную ленточку, выдаивая из момента все возможное.

— Такие, что волей-неволей задумаешься о старых сказках. — Угрюмая улыбка. — Такие, что кровь стынет в жилах.

Энджела рассмеялась.

— Что вы пытаетесь сделать, Пэт?

— Разумеется, запугать вас до смерти. — Он предложил ей пластинку жевательной резинки, от которой она отказалась, похлопав себя по животу и состроив кислую мину.

— Вам едва ли нужно тревожиться, — насмешливо отозвался он.

Она снисходительно приняла комплимент. Пока что не нужно. Но дайте ему четыре-пять месяцев. Она взглянула на Шона. Тот поманил ее к себе. Энджела собрала вещи.

— Ну вы только посмотрите! — воскликнул Диллон, когда она повернулась, чтобы уйти. — Вот медные лбы!

Мальчишки вернулись.

— Не дадите жвачки, святой отец? — спросил один из них.

Позже они наспех пообедали в пивной сосисками в тесте и пирожками со свининой. Не соблазнившись ни тем, ни другим, Энджела съела пару яблок. Потом их караван двинулся в библиотеку колледжа Святой Троицы снимать Книгу из Келлса.

Перед украшенным портиком входом их встретил неулыбчивый смотритель: редеющие седые волосы, зачесанные так, чтобы скрыть лысину; лоснящиеся на седалище форменные брюки; говорящие о больной печени пятна. Энджела явственно почувствовала его неодобрение. Увидев их кабели, смотритель в конце концов облек его в слова. Сильный свет повредит манускрипту. Прошу прощения. Это невозможно. Энджела и Шон обменялись взглядами. Случайность, которую они не предусмотрели. Форменная катастрофа. Книга должна была стать кульминационным моментом фильма.

Диллон выступил вперед и откашлялся.

Последовала занявшая несколько минут дискуссия. Было упомянуто имя Кьярана Маккея. Молитвами оставшегося в Бостоне доктора Маккея доступ в библиотеку открылся. Был достигнут компромисс. Они получили разрешение пользоваться своими осветительными приборами при условии, что будут выключать их в перерывах между съемками.

Они безмолвно двинулись следом за смотрителем по гулким, пропахшим мастикой для натирки полов коридорам и вошли туда, где хранилось Евангелие восьмого века.

Переступив порог комнаты, Энджела сразу же почувствовала наэлектризованную атмосферу, потрескивание воздуха, скопление грозовых облаков невидимой силы. Святыня, инстинктивно подумала она. Темнота, царившая в комнате, усиливала впечатление.

Мужчины, переговариваясь шепотом, готовили камеру и свет. Присоединившись к Джейни у витрины с раздернутыми теперь шторками, Энджела ахнула.

Свет, подумала она. Золотой свет.

В действительности она увидела большие, тонкие пергаментные страницы, покрытые изысканными, выцветшими ирландскими письменами, виньетками и орнаментами со змеями. Энджела скользнула взглядом по витой полосе сложного узора, сразу приковавшей к себе ее внимание. Растение перерастало в змею; делало петлю; заплеталось; у него отрастали ноги, стопы, голова; оно пожирало другое подобное себе извивающееся создание. Энджела внезапно ощутила укол вины, вспомнив излюбленное поучение матери, которое получала теперь в среднем дважды в год: Что за наплевательское отношение. Так пренебрегать талантом, данным от Бога. Ее талант художницы! Если бы только я была так же талантлива, печально подумала Энджела. Ей оставалось довольствоваться почтовыми открытками.

Она подвинулась поближе. Верхний угол одной из страниц почти целиком занимали плавные лопасти похожего на ветряную мельницу заглавного Х, ниже плыли сонные головы трех херувимов, над ними, как живые, — две украшенные драгоценными камнями бабочки. Гэльская Библия. Энджела выдохнула эти слова, смутно припоминая читанные в юные годы предания о кельтских святых: Патрик, Колумба, Поборники Христианства, сражавшиеся с язычниками — они владели Евангелием, как мечом; рассекающим тьму мечом света, противостоящего ужасу и боли, страху и отчаянию. Мысль о том, что свет можно считать разрушительной силой, вдруг потрясла ее, показавшись странной и извращенной. Свет заставлял все на свете расти. Цветы в ящиках за окнами. Ростки бобов. Детей. Свет нес добро и здоровье. Разумеется, губительным он был только для тьмы. Для тьмы и того, что эта тьма вскормила, как правило, плохого: кротов, грибов, бактерий, болезней. И свет во тьме светит. Пришедшие на память слова принесли с собой сияние тепла, ощущение безопасности, защищенности. Энджела знала, что какая-то часть ее «я» все еще жаждет чудес. Но она бы скорее умерла, чем призналась в этом Шону, записному скептику. Жажда чудес набирала силу лишь в канун Рождества. Зов воспоминаний: мириады крохотных огоньков, горьковато-сладкий запах ладана, звяканье колокольчика. Волнение и трепет! Мама, Он в самом деле сейчас здесь? Да? Как легко в те дни верилось. Кому нужны были доказательства? Чудо случалось, если ты того хотел. Молитвы оказывались услышанными. Артрит миссис Мерфи проходил. Могущество святых. Присутствие над алтарем: в поверхностном восприятии — хлеб, вопреки внешнему смыслу внутренне полный жизни. Однако теперь все это осталось в прошлом. Пришла пора отбросить детские забавы. Света больше не было. Лишь благоразумная, умудренная взрослая тьма.