Михаил Парфенов - Лепрозорий

Открыв один из ящиков, Максим Иваныч достал фляжку со спиртом. Привычным движением открутил крышку и с мрачным наслаждением присосался к горлышку. Жгучая жидкость проскользнула в желудок, и там разлилось благословенное успокаивающее тепло.

Его раздражала и собственная несообразительность. То, что он пошел на поводу у этой девчонки, было непростительной ошибкой. И именно эта ошибка давала повод для возмущения старому очкарику Померанцеву.

Ученый также не вызывал у него симпатий. Он терпел выходки этого гражданина только потому, что так приказал голос. Но, будь его воля…

В дверь тихо постучали.

— Войдите! — крикнул капитан, убрав фляжку на место.

Дверь открылась, и в кабинет не столько вошел, сколько вполз с виноватым видом один из солдат. Голова низко опущена, глаза уперлись в дощатый пол, гимнастерка обвисла на безвольном теле, как половая тряпка на швабре.

Максим Иваныч ненавидел свою работу.

— Ну здравствуй, Петров. Дверь-то закрой.

Солдат молча подчинился.

Капитан встал из-за стола и медленно подошел к посетителю.

— Понимаешь, зачем я тебя вызвал, Петров?

Тот кивнул, все также не подымая глаз от пола.

— На старшего смотреть, боец! — заорал, взорвавшись, Максим Иваныч и одним мощным ударом сбил солдата с ног.

— Ты что же, Петров, детство вспомнил, ты решил, что я тебя в угол здесь ставить буду, да?! Встать!!!

Мальчишка начал медленно подниматься, но очередной расчетливый удар — на сей раз ногой, тяжелым армейским ботинком под ребра — заставил его вновь отлететь к стене. Он закашлялся, а широко раскрытые глаза заблестели от слез.

— Ты, еп твою мать, что же думаешь — мы тут, на территории, бабочек что ли ловим?! — еще одним пинком капитан разбил солдату губы и сломал нос.

— Встать, сука! — он выхватил из кобуры оружие.

Юнец попытался опереться рукой о стену, и на этот раз Максим Иваныч размозжил ему пальцы рукояткой пистолета.

— Скулишь, как щенок… Да ты и есть щенок! Вонючая собака, — капитан сплюнул, потом вытер рукавом рот и усы. — Ты даже не представляешь, Петров, какой угрозе ты всех нас подверг, выпустив больного на свободу.

Еще один пинок.

— Ты своего командира за идиота что ли держишь?! Ты думаешь, я поверю в те сказки, что ты нес? Ты думаешь, камеры не следили за тобой, когда ты с пультом дурака валял?!

Еще удар. Тот, внизу, теперь уже просто тихо истекал кровью и даже не пытался сопротивляться или как-то оправдываться. Возможно, у него уже не осталось сил на это.

— Любишь друзей, да? Помог другу он, выручил идиота… А родину ты любишь?! Я тебя заставлю любить свою страну, ублюдок, — наклонившись, капитан ткнул стволом в затылок солдата, вжал изо всей силы, сдирая с черепа кожу вместе с волосами. Взвел курок.

— Ну что, Петров, ты уже начал любить родину?

Тот что-то промычал разбитыми губами.

— Не слышу, гнида! Любишь родину, боец?!!

Мычание перешло протяжный стон. В нос ударил резкий запах мочи.

Максим Иваныч усмехнулся:

— Вот так-то.

Он вернулся к своему столу, брезгливо бросил на него оружие. Посмотрел за окно — темнело.

— Хреновые дела, Петров… Да ты не обижайся. И я тоже виноват — притащил эту бабу, нашел время. И я тоже должен родину любить. А, Петров?

Сзади раздался плач.

— Не хнычь, боец, не стоит. Наказание надо принимать… твердо. — Капитан взял правой рукой пистолет, ладонь левой растопырил на столе и, размахнувшись, ударил себя по пальцам.

В это миг пронзительно взвыла сирена.

Здесь нельзя было определить время даже приблизительно, но Диане казалось, что прошла целая вечность.

Еще ей казалось, что она начала чувствовать других «пациентов».

Иногда она надолго закрывала глаза, зарывалась лицом в простыню своей койки в надежде забыться. Но почему-то знала, что в камере напротив странная женщина с перекошенным лицом бьет кулачками о стеклянную стену, а в той комнатушке, что справа, ужасное существо под капельницей вдруг открыло гноящиеся желтые глаза и вперилось взглядом во флуоресцентные лампы на потолке.

Диана даже думать боялась, откуда она все это знает, хотя ничего не видит и не слышит.

Одна вечность сменила другую, журналистка встала и посмотрела в сторону выхода. Это была маленькая дверь метрах в пятидесяти по коридору, петлявшему среди стекла и белых стен.

Внутрь вошел Померанцев, а с ним — двое молодых солдат, с интересом оглядывавшихся по сторонам и явно чем-то сильно довольных.