Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

— С наци? Ты хочешь сказать, с нацистами? С плохими немецкими парнями времен Второй мировой войны?

— Совершенно верно. — С этими словами Харпер наконец повернула голову к собеседнику. Это было странное зрелище, словно ожила каменная статуя. — Тебе, должно быть, известно, что нацисты грабили музеи и частные коллекции по всей Европе — владельцев же просто уничтожали. Когда война закончилась, произведения искусства, полученные таким путем, хлынули на черный рынок. Английское законодательство делало этот промысел крайне рискованным, поскольку продавец должен был подтвердить право собственности…

— Ты хочешь сказать, что отец Софии нелегально приобретал трофеи нацистов?

— По крайней мере ходили такие слухи. В то время к ним отнеслись скептически, а теперь и вовсе забыли. Словом, Майкл Эндеринг женился на Энн, открыл собственную галерею на Нью-Бонд-стрит и обосновался в поместье Белхем. У них родились трое детей — София самая младшая. Все шло довольно гладко, пока девятнадцать лет назад Энн не покончила с собой. Она повесилась.

Шторм открыл рот, выпустив облачко пара.

— Повесилась?

— К счастью, дети тогда находились в Лондоне, у деда с бабкой. Софии было пять лет, когда это случилось.

— Черт побери, — пробормотал Шторм. — Нацисты, самоубийства…

— Вот такие дела.

Некоторое время они молчали. Харпер смерила своего напарника долгим, испытующим взглядом.

— Ричард, — проговорила она наконец, — если ты хочешь познакомиться с мисс Эндеринг поближе…

— Нет-нет, об этом не может быть и речи, — поспешно ответил Шторм.

— И все же, если так, ты должен знать…

— Харпер, у меня этого и в мыслях не было. Поверь. — Он вдруг помрачнел. — Не за этим я сюда приехал.

Харпер целую минуту сверлила его взглядом. Наконец Шторм не выдержал и отвернулся.

Когда Харпер снова заговорила, голос ее смягчился. Она уже убедилась, что сердце у Шторма доброе и с его стороны не стоит ожидать подвоха. Она не могла не признать, что испытывает к нему некоторую симпатию.

— Предположим, — сказала она. — Но зачем же ты все-таки приехал?

Зябко поежившись, Шторм рассеянно махнул рукой и обхватил ладонями плечи. Что он хотел показать ей? Покосившиеся надгробные плиты? Открытую всем ветрам церковь? Заснеженную пустошь? Или, может быть, все вместе? В глазах Шторма сквозила грусть, истоки которой терялись в сумерках его души, остававшейся для Харпер Олбрайт энигмой [9] загадкой ( греч .) . Его голос зазвучал задумчиво и печально.

— Я же говорил тебе — это все Англия. Всю жизнь я снимаю кино про Англию. Про такие вот места. Посмотри вокруг, ведь эта страна — грандиозный съемочный павильон, ей-богу.

— Хм, пожалуй. — Харпер проследила за его взглядом и улыбнулась. — Хотя здесь многие думают, что Англия — это своего рода крепость, которую природа построила для себя на случай всеобщего мора или войны. Но раз тебе видится съемочный павильон, пусть так. И что же?

Отрешенный взор Шторма был обращен туда, где над полуразрушенным склепом старый вяз словно оплакивал чьи-то останки.

— Для меня Англия именно то место, где обитают призраки, — еле слышно, словно обращаясь к самому себе, промолвил Шторм. Снег падал ему на лицо, шапочка давно промокла, куртка понуро обвисла.

Харпер и сама — хоть и продолжала хранить каменную неподвижность — почувствовала дрожь, поднимавшуюся откуда-то из самых глубин ее естества. Однако она по-прежнему не двигалась с места, и сухонькая ладонь по-прежнему крепко сжимала голову дракона — набалдашника трости. Снег забивался за голенища ее сапог, проникал под широкие поля фетровой шляпы, но ничто не могло заставить ее хотя бы шелохнуться; все так же невозмутимо взирала она сквозь подернутые влажной пеленой линзы очков на каменную кладбищенскую ограду, наблюдая, как запорашивает снегом принесенный ими в качестве приманки кусок оленины.

— Я приехал сюда, — продолжал Шторм, — чтобы собственными глазами увидеть…

— Ш-ш-ш!

Шторм замер. Харпер насторожилась. Теперь уже оба, подавшись вперед, пристально вглядывались в белую мглу. Там что-то было… Какой-то посторонний звук примешивался теперь к привычному вою вьюги.

Он казался порождением ветра, его плотью. Тихий и в то же время пронзительный. От него стыла в жилах кровь. Он разрастался, дробился и множился, оборачиваясь целой какофонией голосов. Истерзанных, страдальческих голосов. Словно неслись из ада причитания и стоны грешников. Он креп, набирал силу, сливался в один протяжный плач, прерываемый неровным, свистящим дыханием ветра, затем снова раскалывался, рассыпаясь бесчисленными отголосками. Хор мучеников. Казалось, этому не будет конца.