Александр Уваров - Михалыч и черт

— Поощрение, говоришь? — призадумался Семён Петрович. — Может, и вампирам рай положен? А? Вампирский рай?

— Ладно, — Кошелев решительно встал и пошёл к откосу, отряхивая с пиджака комки глины, пожухлые листья и куски плотно, лежалого, потемневшего снега. — Давай, вставай. Наши, небось, костёр уж разожгли. Гудят вовсю. Так и водку всю без нас выпьют…

И, уже отойдя в сторону, с горькой усмешкой добавил:

— Вот, додумался… Вампирский рай…

И пошёл прочь, головой покачивая.

Семён Петрович поднялся с трудом, покачиваясь и кряхтя (и желудок непривычно полон, да и спину отлежал, а был бы жив — и радикулит прихватил бы от земли холодной), взял пакет свой (хоть и сыт, а доля общая) и пошёл вслед за ним.

Менялось небо.

Переменчива погода и весна капризна.

Прояснилось небо ненадолго, словно для того только, чтобы осветить трапезу их кровавую, и снова набежали тучи — и мелкий дождь моросящий вперемешку со снежинками колючими начал посыпать дорожки, кусты и поляны, прошлогодними листьями укрытые.

На полянах и других открытых местах таял снег, не держался. Развозило землю киселём, разводило водой.

А дорожки, плотно утоптанные, белели, на черном выделяясь — снег ложился на них мягко, но держался, не тая.

И под россыпью снега с дождём проступали тропинки в заброшенном, на лес похожем уголке кладбища, словно на снимке проявленном проступали из темноты.

— Ох, когда ж эта зима кончится, — вздохнул Семён Петрович, с шажками своими быстрыми, но мелкими с трудом поспевая за широко, размашисто идущим приятелем своим.

Дмитрий Иванович шаг замедлил и, вперёд показывая, сказал:

— Зато не заблудимся. Больше снега — в лесу светлее. А если ещё и луна выйдет — и без фонаря всё как на ладони будет… Э, да вроде и пришли уже. Глянь, Петрович, не калитка там впереди? Вроде забор за кустами проступает… и… Ну точно, калитка там. А ну, быстрее пошли!

Пригляделся Семён Петрович — и впрямь прошли они уже остаток пути, вышли по тропинке к самому забору и уж почти прямо в него упёрлись.

И калитка впереди видна, та самая, заброшенная.

Металлическая, из прутьев сваренная, была она когда-то покрашена щедро, толстым слоем чёрной краски и на мощные петли, намертво к металлической основе приваренными, плотно насажена. Даже, говорят, петли эти когда-то маслом машинным были смазаны.

Но годы прошли, и немало прошло их, и сошла краска с калитки этой, петли проржавели и перекосило их — и сама калитка перекосилась вся, и край дверцы в землю упёрся, а потом и вошёл в неё, словно врос.

Ни закрыть, ни открыть калитку было уже нельзя, да и не ухаживал за ней уже никто — так что проход этот открыт был всегда.

Да только и он совсем уж безопасным не считался.

Знал Семён Петрович, как и другие вампиры со стажем да с опытом жизни кладбищенской, что сторожа да могильщики некоторые (из особо хитрожопых) любили именно в этом месте засады устраивать, дабы кровососа какого неосторожного на харч раскрутить.

Не всегда это, конечно, было и не во всякий день (место всё таки глухое, отдалённое, и не каждый тащиться сюда согласиться), но всё же — небезопасно было и тут ходить.

— Иваныч, может — через забор лучше? — предложил осторожный Безруков. — Тут овраг то прямо за забором начинается. Махнём — и мы там. А? А то ведь, сам знаешь, тут по разному бывает…

— Да не дрейфь ты, Петрович! — досадливо отмахнулся Кошелев и, смахнув с рукавов налипший снег, решительно пошёл к калитке. — Чисто тут. Сам, что ли, не видишь? Что мы, и дома у себя прятаться должны? Да не дождутся, суки! Вот ведь, чёрт, снег то липнет… Холодный я, вот он и не тает… Был бы жив — таял бы и стекал… Вот ведь херня то какая…

«И чего чёрта поминает?» подумал неодобрительно Семён Петрович. «Накличет ещё…»

Поведение Дмитрия Ивановича казалось ему совершенно безрассудным (впрочем, Дмитрий Иванович и в иных ситуациях вёл себя подобным же образом, от опасности не уклоняясь, и даже напротив, словно бы даже специально её выискивая), и пошёл он вслед за ним лишь из чувства долга и чувства вампирской солидарности, хоть и благоразумие его шаг подобный не одобряло и весьма громко роптало, напоминая, что никакая солидарность никого ещё от неприятностей на спасала.

Дмитрий Иванович прошёл калитку и почти уже был по другую сторону забора, как из кустов, что росли возле самой тропинки, с улыбкой широкой, открытой и весьма самодовольной, выбрался сторож.

Одет он был в коричневую куртку из плащевой ткани, с подкладкой на искусственном меху, толстую, но кургузую. Молния на ней была полурасстёгнута и задралась куртка при этом так, что самый низ её, скособочившись, стягивал живот где-то на уровне пупа. Куртка эта, дешёвая, нелепая, но надутая и вздёрнутая, словно флаг болталась она на тонкой фигуре сторожа.