Уильям Ходжсон - Путешествие шлюпок с «Глен Карриг»

И вот мы отправились наверх. Едва мы выбрались наружу, как я тотчас понял, что послужило причиной этого, как я думал, внезапного каприза госпожи Мэдисон. В ночном мраке за кормой повисла между небом и морем сияющая золотая корона, сделанная словно из живого огня. От этого зрелища у меня захватило дух; я уставился на него в немом восхищении и не сразу понял, что вижу огни наших костров, горящих на вершине утеса, который сам тонул в темноте, и оттого казалось, будто огненное кольцо парит в воздухе само по себе. И пока я смотрел, на краю утеса появился крохотный силуэт человека; издалека мерещилось, что там копошится какое-то маленькое насекомое, но я знал, что это просто один из моих товарищей подошел к обрыву, чтобы взглянуть на судно или проверить силу натяжения каната.

Когда я нашел наконец слова, чтобы выразить мое восхищение увиденным, госпожа Мэдисон была очень довольна; даже сказала, что много раз специально вставала ночью и поднималась на наблюдательную площадку, чтобы полюбоваться этой удивительной картиной.

Потом мы снова спустились в надстройку и увидели, что матросы вращают шпиль, выбирая слабину каната перед началом ночных вахт; ночью они намеревались дежурить по одному, и вахтенный должен был вызвать из кубрика остальных в случае, если бы возникла необходимость снова подтягивать перлинь.

Внизу госпожа Мэри Мэдисон показала мне мою каюту, и мы, дружески пожелав друг другу спокойной ночи, расстались: она отправилась навестить тетку, а я поднялся на главную палубу, чтобы поболтать с вахтенным. Здесь я оставался почти до полуночи, и за это время нам трижды пришлось вызывать остальных матросов, чтобы вращать шпиль — так быстро теперь двигалось судно сквозь слой водорослей. В конце концов усталость взяла свое, и я, пожелав вахтенному благополучного дежурства, отправился в каюту и улегся на койку, чтобы впервые за много-много недель провести ночь на настоящем матрасе.

Утром я проснулся от голоса госпожи Мэдисон, которая окликала меня из-за двери моей каюты, со смехом называя лежебокой и лентяем. Вскочив, я быстро оделся и вышел в салон, где ждал накрытый завтрак, глядя на который я ничуть не жалел, что проснулся. Но, прежде чем я успел сесть за стол, госпожа Мэдисон повела меня на смотровую площадку; сама она шла впереди и что-то напевала, не в силах сдержать владевшие ею ликование и восторг. Когда же я взобрался на крышу надстройки и огляделся, то сразу понял, что у нее были все основания радоваться: открывшаяся мне картина и обрадовала, и удивила меня сверх всякой меры. Всего за одну ночь — только подумайте! — судно продвинулось сквозь водоросли почти на двести саженей и теперь находилось не далее чем в тридцати саженях от края плавучего континента. Я повернулся к госпоже Мэдисон и увидел, что она грациозно пританцовывает на одном месте и, кружась вокруг себя, напевает затейливую старомодную песенку, которую я в последний раз слышал лет десять или больше тому назад; вероятно, именно эта полузабытая песенка и помогла мне окончательно осознать, что эта изящная юная девушка на протяжении многих лет была совершенно отрезана от цивилизованного мира, ибо, когда корабль застрял в водорослях плавучего континента, ей едва-едва минуло двенадцать. Мне захотелось сказать Мэри что-то ободряющее, но самые разные чувства до того переполняли меня, что я никак не мог найти нужных слов; когда же отчасти совладал с собой, меня кто-то окликнул, причем звук явно доносился откуда-то сверху, словно говоривший находился в пространстве высоко надо мной. Удивленный, я поднял голову и увидел, что все мои товарищи, оставшиеся на острове, машут нам с края утеса, который приблизился и казался теперь невероятно высоким; он как будто даже нависал над судном, хотя на самом деле до его вздымавшегося прямо из воды склона оставалось еще не меньше семидесяти морских саженей. И, помахав в ответ, мы с госпожой Мэдисон отправились в салон, чтобы отдать должное ожидавшему нас великолепному завтраку.

После еды мы снова услышали характерные щелчки стопоров шпиля и, поспешив на палубу, принялись вращать барабан вместе с матросами, поскольку и нам хотелось принять участие в этом последнем усилии, которое должно было вырвать судно из его многолетнего плена. Это, однако, была небыстрая работа, и пока мы не торопясь двигались вокруг шпиля, я нет-нет да и поглядывал на девушку, налегавшую на рычаг рядом со мной. Лицо у госпожи Мэдисон сделалось строгим и торжественным, и я подумал, что для нее эти минуты действительно самые важные, ведь после стольких лет в затерянном и страшном краю, где она день и ночь грезила о большом мире (несомненно, представляя его в точности таким, каким он когда-то запечатлелся в ее детской памяти), ей предстояло наконец вернуться в него, жить в нем и на собственном опыте узнать, насколько он отличается от ее взлелеянной в семилетнем заточении мечты. Вот такими мыслями наделял я госпожу Мэдисон, поскольку мне казалось, что на ее месте я бы думал именно об этом; я даже сделал попытку — признаюсь, несколько неуклюжую — показать, что понимаю, какая буря бушует сейчас в ее душе. В ответ она подняла голову и улыбнулась весело и немного печально; наши глаза встретились, и в ее взгляде я прочел нечто совершенно для меня новое — такое, что мне вдруг сделалось жарко от щемящей боли и сладостного восторга, которые мое сердце молодого мужчины не замедлило истолковать единственно возможным образом; до этого я не осмеливался прислушиваться к его настойчивому шепоту, твердо зная только одно: без Мэри я сразу же начинаю томиться и тосковать, хотя нашему знакомству исполнилось едва несколько часов.