Дин Кунц - Что знает ночь?

В каждую панель, в самом низу и на высоте чуть выше человеческого роста, встроили прямоугольные стальные решетки, чтобы люди, находящиеся в разных частях консультационной палаты, могли переговариваться.

Ближняя часть чуть уступала размерами дальней: двадцать футов в ширину, восемь в длину. Два кресла стояли под углом к стеклянной стене, между ними — маленький столик.

Обстановка дальней части консультационной палаты состояла из кресла и кушетки, то есть пациент мог сидеть или лежать.

По эту сторону стекла ножки у кресел были деревянные, обивку украшали декоративные пуговицы.

За стеклом ножки прятались в специальные набивные чехлы. И никаких тебе пуговичек или обойных гвоздиков — только гладкая материя.

Смонтированные на потолке гостевой половины камеры наблюдения держали под контролем все помещение. Находясь на посту охранника, Коулман Хейнс мог все видеть, но не слышать.

Прежде чем уйти, санитар указал на панель аппарата внутренней связи, которая крепилась к стене у двери.

— Позвоните мне, когда закончите.

Оставшись один, Джон ждал, стоя у кресла.

На стекло, вероятно, нанесли антибликовое покрытие, так что на полированной поверхности он видел лишь едва заметный призрак своего отражения.

В дальней стене, на стороне пациента, два забранных решетками окна позволяли лицезреть дождь и черные облака, зловещие, как злокачественная опухоль.

В левой стене открылась дверь, и Билли Лукас вошел в консультационную палату, по другую сторону стекла. В шлепанцах, серых брюках из хлопчатобумажной материи с эластичным поясом и серой футболке с длинными рукавами.

Его лицо, с гладкой, как сметана на блюдце, кожей выглядело открытым и бесхитростным, не говоря о красоте. С бледной кожей и густыми черными волосами, одетый в серое, он словно сошел с портрета Эдварда Штайхена [1] Штайхен, Эдвард (1879–1973) — знаменитый американский фотограф. Его фотопортреты 1920–1930 гг. — мировая классика. из 1920-х или 30-х годов.

Единственным цветовым пятном, единственным на стороне Лукаса, была яркая, прозрачная, горящая синева его глаз.

Не возбужденный и не заторможенный от лекарств — Билли неторопливо пересек свою часть консультационной палаты, расправив плечи, уверенно, даже грациозно. Смотрел он на Джона, только на Джона, с того самого момента, как переступил порог, пока не остановился перед ним, у самой стеклянной перегородки.

— Вы не психиатр, — голос чистый, ровный, ласкающий слух. Билли пел в церковном хоре. — Вы детектив, так?

— Кальвино. Отдел расследования убийств.

— Я признался давным-давно.

— Да, я знаю.

— Собранные улики доказывают, что это сделал я.

— Да, доказывают.

— Так чего вы хотите?

— Понять.

Улыбка, чуть ли не во весь рот, осветила лицо подростка, показывая, что вопрос он воспринял отменной шуткой. В свои четырнадцать лет, нисколько не раскаивающийся в совершенных убийствах, способный на чудовищную жестокость, улыбаясь, он выглядел не самодовольным или злобным, но мечтательным и обаятельным, будто вспоминал поездку в парк развлечений, расположенный на океанском берегу, в прекрасный солнечный день.

— Понять? — переспросил Билли. — Вы хотите сказать… каким был мой мотив?

— Ты не говорил, почему это сделал.

— Почему — это просто.

— Тогда почему?

— Погибель, — ответил подросток.

Если раньше только лил дождь, то теперь к нему внезапно добавился сильный ветер, забарабанивший каплями, словно залпами дроби, по бронированному стеклу забранных в решетки окон.

Эта безучастная барабанная дробь, казалось, согрела синий взгляд подростка, и его глаза заблестели еще ярче, совсем как огни маяка.

— Погибель, — повторил Джон. — И что это значит?

Билли Лукас вроде бы хотел объяснить, но потом ограничился пожатием плеч.

— Ты поговоришь со мной? — спросил Джон.

— Вы мне что-нибудь принесли?

— Ты про подарок? Нет. Ничего.

— В следующий раз принесите мне что-нибудь.

— А что бы ты хотел?

— Мне не разрешено ничего острого или твердого и тяжелого. Книжки в обложке подойдут.

Подросток получал только пятерки, учился уже в старшей школе, перескочив через два класса средней.

— Какие книжки? — спросил Джон.

— Все равно. Я читаю их, а потом переписываю в голове, чтобы все вышло, как мне хочется. В моей версии каждая книга заканчивается смертью всех.

Ранее молчаливое, закрытое облаками небо подало голос. Билли посмотрел в потолок и улыбнулся, словно гром обращался исключительно к нему. Откинув голову назад, закрыв глаза, он стоял, замерев, и после того, как раскат смолк.