Михаил Гаёхо - Поднимаясь колёсами на гору Фудзи. Сборник рассказов

Но итог для Копейкина оказывается один во всех случаях, как в судьбе у него написано. Обыкновенная, в общем, судьба: казенный дом и дорога.

Михайлов шел из магазина и нес полный бидон молока. Он поскользнулся на скользком месте, потому что был гололед. Он очень сильно поскользнулся, но не упал. Он только глубоко, почти до самой земли, присел на правой ноге, левую ногу отбросил в сторону, словно танцуя вприсядку, и взмахнул правой рукой – все это, чтобы удержать равновесие, – а левая, вытянутая рука в это время придерживала бидон, так чтобы его движение вниз было по возможности плавным. Все было сделано с быстротой и четкостью, опережающей сознательное движение мысли, и когда все было сделано, то Михайлов на мгновение почувствовал, как внутри у него разлилось тепло, словно после выпитой рюмки коньяку. Потом он посмотрел на бидон и увидел, что молока не пролилось нисколько. Тогда Михайлов подумал про себя, какое у него, оказывается, прекрасное чувство равновесия и какая быстрота реакции. Он подумал об этом спокойно, без удовлетворения, как бы со стороны отмечая эти, до сего времени ему не известные, возможности своего организма. И только подходя уже к дому, он почувствовал смутное сожаление о том, что такие прекрасные возможности пропадают попусту и без пользы.

Зима продолжалась, и в эту зиму было еще много дней с гололедом. Было скользко, и новые способности Михайлова обнаруживали себя то и дело. И когда равновесие его тела четко восстанавливалось неожиданными и опережающими работу сознания движениями рук, ног, корпуса или даже головы, или еще каким-нибудь замысловатым прыжком, то Михайлов испытывал каждый раз мгновенное и не воспринимаемое сознанием чувство радости, которая казалась ему просто некоторым изнутренним приливом тепла, как от рюмочки коньяку, а на самом деле – от мышц и сухожилий, исправно завершивших свою работу.

А потом возникало неясное, томительное сожаление о том, что такие прекрасные возможности его организма, такое чувство равновесия и быстрота реакции пропадают без пользы и попусту, не находя себе более серьезного применения.

Однажды вечером, это уже было ближе к весне, Михайлов включил телевизор и увидел на экране двоих, которые стояли друг против друга. Они были одеты в подпоясанные куртки и свободные, как от пижам, штаны. Михайлов услышал какое-то слово, произнесенное чужим для слуха, гортанным голосом, которое прозвучало как сигнал. По этому сигналу тот, кто стоял слева, подпрыгнул и быстро ткнул босой ногой в лицо тому, кто был справа, а тот еще быстрее уклонился и сам ударил ногой, но как-то вскользь ударил, по воздуху, словно только испугать хотел. Потом они стояли друг против друга, переступая ногами и растопырив руки, и один ударил другого ребром ладони – и тоже как-то мимо. А потом они оба прыгали и подпрыгивали, и махали руками и ногами, и делали выпады, и движение одного противника тут же вызывало ответное движение другого, на которое, в свою очередь, первый отвечал движением настолько быстрым и точным, что оно, казалось, было заранее отрепетировано. Зрелище всё более напоминало не поединок, не схватку – ведь всё были одни прыжки и махания, и ни одного действительного удара – а скорее оно напоминало такую согласованную пантомиму или, может быть, такой быстрый темпераментный танец. Михайлов даже уловил одно время какой-то ритм во встречных движениях соперников, словно они подчинялись звуку невидимого барабана. И вдруг он почувствовал, что его мышцы, и позвонки, и сухожилия, которыми мышцы прикрепляются к костям, – что все они, до последней маленькой косточки, соскучились без движения, и что ему, Михайлову, тоже хочется сделать что-нибудь в таком же роде, как эти двое, – например, высоко подпрыгнуть и в прыжке, переворачиваясь всем телом сперва набок, а потом – спиной вниз, в таком вот развороте, стукнуть пяткой ну хотя бы по стенке, а после всего – устойчиво приземлиться на обе ноги. И он смог бы, наверное, сделать так, и по-другому смог бы, как эти двое, ведь не зря же в нем открылись эти новые возможности организма, которые до сих пор пропадали почти без пользы.

«Но интересно, что же это такое, чем они занимаются?» – подумал Михайлов и услышал из телевизора: «Каратэ».

Зима прошла – вся до последнего дня, наступила весна, и однажды, это было в субботу утром, Михайлов вышел из дому. Он немного успел пройти, как ему повстречался Владимиров и спросил его: