Герберт Уэллс - Экзорцист. Лучшие мистические рассказы

– Горлицы Астарты вернулись, – сказал я себе. – Добрый знак. Они приняли нового владельца.

Однако, засыпая, я вдруг подумал, что это на самом деле очень страшные слова.

Три года спустя, чуть ли не день в день, я вернулся посмотреть, что получилось у Лоусона из его увлечения. Он часто приглашал меня в Вельгевонден – так он решил назвать поместье, хотя я не знаю, почему он решил присвоить голландское название местности, куда не ступала нога бура. В последнем письме была какая-то путаница с датами, и я сообщил день и время своего прибытия каблограммой и отправился в путь, не дождавшись ответа. На маленькой захолустной станции Такуи меня встретило авто, и после долгих миль по скверному шоссе я очутился за воротами парка на дороге, ехать по которой было сущее удовольствие. Прошедшие три года почти не повлияли на пейзаж. Лоусон кое-что посадил – хвойные деревья, цветущие кусты и тому подобное, однако мудро рассудил, что Природа по большей части опередила его. Тем не менее, судя по всему, потрачено было целое состояние. Английские дороги не могли тягаться со здешней подъездной аллеей, по обе стороны тянулись полосы стриженого дерна, вырезанные где-то на роскошном лугу. Когда мы перевалили за гребень холма и увидели внизу тайную долину, я не сдержал возгласа восторга. Дом стоял на дальнем холме, откуда открывался вид на все окрестности, и темное дерево и белая штукатурка стен словно бы вырастали из склона, как будто были здесь с начала времен. Долина внизу была разделена на лужайки и сады. Стремительный поток питал голубое озеро, а его берега были настоящим лабиринтом зеленой тени и пышных цветущих зарослей. Кроме того, я заметил, что дубрава, которую мы исследовали, когда попали сюда впервые, стояла теперь посреди просторной лужайки, которая подчеркивала ее совершенство. У Лоусона был превосходный вкус – либо отменные советчики.

Дворецкий сказал, что хозяин вскоре вернется, и проводил меня в библиотеку, где мне подали чай. Своих Тинторетто и вазы эпохи Мин Лоусон все-таки решил оставить дома. Библиотека была продолговатая, с низким потолком, стены до половины обшиты тиковыми панелями, а на полках стояло множество книг в изящных переплетах. На паркетном полу лежали хорошие ковры, однако никаких украшений не было, за исключением трех. На резном камине стояли две древние птицы из мыльного камня, каких находят в Зимбабве, а между ними на подставке из эбенового дерева – алебастровый полумесяц с любопытным рельефом из знаков зодиака. Мой гостеприимец пересмотрел свои планы по отделке интерьера, однако мне эта перемена понравилась.

Лоусон вернулся примерно в половине седьмого, когда я уже выкурил две сигары и едва не уснул. Три года всегда сказываются на внешности, но к такой перемене в Лоусоне я не был готов. Во-первых, он располнел. Вместо стройного молодого человека, которого я знал, передо мной предстал рыхлый толстяк, шаркавший на ходу, усталый и вялый. Загара больше не было, лицо сделалось бледным и обрюзгшим, будто у городского клерка. Он был на прогулке и оделся в бесформенное фланелевое одеяние, которое болталось даже на его раздавшейся фигуре. А самое скверное – он был не слишком рад меня видеть. Пробормотал что-то о том, как я добрался, после чего плюхнулся в кресло и уставился в стеклянные двери, выходившие на долину.

Я спросил, не болел ли он в последнее время.

– Болел? Нет! – сердито отозвался он. – Ничего подобного. Я прекрасно себя чувствую.

– Вид у вас не слишком спортивный, а казалось бы, жизнь в таком месте помогает сохранить форму. Что вы с собой сотворили? Охотничьи угодья не обманули ваших ожиданий?

Он ничего не ответил, но пробормотал что-то вроде «провались она, эта охота».

Тогда я попробовал сменить тему и заговорил о доме. И рассыпался в похвалах – совершенно искренних.

– Другого такого места нет на всем белом свете, – сказал я.

Тут он наконец посмотрел на меня – и я увидел, что глаза у него по-прежнему глубокие и беспокойные. На этом мертвенно-бледном лице они парадоксально подчеркивали его семитские черты. Я верно догадался о происхождении Лоусона.

– Да, – медленно проговорил он. – Другого такого места нет – на всем белом свете.

Затем он поднялся.

– Пойду переоденусь. Обед в восемь. Позвоните Трэверсу, он покажет вам вашу комнату.

Я переоделся в изысканной спальне с видом на сады в долине и на склон, уходивший к далекой череде равнин, голубых и шафрановых в свете заката. Одевался я в скверном расположении духа, поскольку Лоусон меня всерьез обидел – и всерьез встревожил. Либо он очень нездоров, либо повредился в уме, и к тому же очевидно, что, если я упомяну о своем беспокойстве, он только рассердится. Я порылся в памяти, не доходило ли до меня каких-нибудь слухов, но нет. Я ничего не слышал о Лоусоне, кроме того, что его спекуляции на бирже привели к невероятному успеху и что с этого холма он руководил деятельностью компании необычайно умело. Если Лоусон болен, если он сошел с ума, никто об этом не знал.