Клаудия Грэй - Свободна

Боль затмила все остальное, даже страх перед вампиром. Даже луну.

Над миром висело молчание.

Патрисия и не представляла, что тишина может быть столь всепоглощающей. Раньше она не отдавала себе отчета, что слышит биение собственного сердца или что звуки, которые до нее обыкновенно доносятся, просачиваются сквозь тишайший шелест крови в ее барабанных перепонках. Теперь все это исчезло.

Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на земле, а ее бледно-желтое платье покрыто грязью. Жюльен стоял рядом, жадно наблюдая за ней.

«Я мертва», — подумала она.

Нечто жизненно важное в ней — сильное и доброе — исчезло, и она чувствовала себя опустошенной. Как если бы отныне она не могла слышать иных звуков, кроме эха, не могла прикоснуться ни к чему, кроме тени. Чистый поток непрерывных перемен, бегущий сквозь каждое живое существо, замер в ней навеки.

Больно не было. Но даже мука умирания была лучше, чем сама смерть.

— Чувство потери скоро пройдет, — заметил Жюльен. — Особенно когда ты увидишь, на что мы способны.

Патрисия медленно села. Лепестки раздавленной камелии, вплетенной в ее прическу, осыпались ей на платье.

— Я голодна, — только и нашлась она что сказать.

Жюльен усмехнулся.

— Все мы пробуждаемся голодными. Давай найдем тебе что-нибудь перекусить. О, взгляни-ка, вон кто-то идет.

В сад ввалился Бергард Уилкинс, изрядно пьяный. Впервые Патрисия заметила, что музыка или гул голосов изнутри здания уже не слышны; должно быть, она умерла несколько часов назад.

Альтея будет гадать, куда она подевалась.

Бергард схватился за пухлый живот, почти не владея собой, но разом забыл о своем недомогании, когда увидел Жюльена, нависшего над Патрисией.

— В чем дело? — спросил он. — Ларро, старина, не стоит быть грубым с дамами.

— Не нужно беспокоиться о Патрисии, — заверил его Жюльен. — Ей лучше, чем когда бы то ни было прежде. Не правда ли, дорогая моя?

Патрисия склонила голову набок. Каким-то образом она слышала, как бьется сердце Бергарда. Каждый удар действовал на нее, как призывный бой барабана. Внутри Бергарда текла кровь — горячая, живая кровь…

Она набросилась на него с силой, которой никогда прежде не обладала. Опрокинувшись на спину, он с ужасом уставился на ее впервые удлинившиеся клыки. Ей было больно и в то же время до дрожи приятно. Казалось, так и должно быть.

Вот что она такое отныне!

Затем она укусила его, впиваясь в теплую плоть, чтобы получить то, в чем так нуждалась. Кровь хлынула Патрисии в рот, густая, горячая и свежая, и та жадно глотала, отчаянно стремясь вновь почувствовать вкус жизни. Бергард сопротивлялся лишь мгновение, но затем потерял сознание и обмяк на земле.

— Вот и хорошо, — заметил Жюльен. — Моя свирепая малютка Патрисия.

Не в силах больше пить, она села. Липкая кровь сохла у нее на губах. Бергард, к ее удивлению, все еще дышал, но потом она поняла, что так и надо.

— Он забудет, что его укусили. — Собственный голос показался ей странным. — Совсем как я забыла.

— Несомненно, мистер Уилкинс очнется завтра в полной уверенности, что напился до потери сознания, — как, полагаю, случилось бы и без твоего вмешательства. Шрамы от укуса к тому времени уже почти поблекнут. Никаких следов не останется. Как видишь, все это прекрасно работает.

— Значит, это не убивает. Когда мы пьем.

Как странно говорить «мы», подразумевая вампиров.

— Если только мы сами этого не хотим — как я хотел для тебя.

Жюльен помог ей подняться на ноги и предложил платок. Она промокнула губы, испачкав красным белое полотно.

— Что теперь? — прошептала она.

— Теперь, моя дорогая, мы превратим Новый Орлеан в свою игровую площадку. Мы можем открыто жить вместе, если пожелаешь. Шокировать чернь. Или же отправиться в другие места, где ни единое живое существо нас не отыщет. Мне нужно многое тебе показать. А тебе — многому научиться.

Его пальцы скользнули по глубокому вырезу ее платья, не оставляя сомнений в том, чему он хотел бы научить Патрисию для начала.

Жюльен предложил ей руку, и она оперлась на нее. Ноги у Патрисии подкашивались — не от слабости, а от неожиданного ощущения силы, текущей сквозь нее.

— Давай выйдем через парадную дверь, — предложила Патрисия. — Не думаю, что рабы осмелятся сказать нам хоть слово поперек.

Жюльен медленно, чувственно улыбнулся.

— Превосходная мысль.

Они вернулись в зал Лафайета, к этому времени уже почти опустевший. Пол усеивали цветочные лепестки, облетевшие с дамских букетиков, половина свечей прогорела. Пожилая рабыня, чью спину согнули годы тяжелого труда, ковыляла вдоль стен, задувая оставшиеся. Ведро и тряпки в углу говорили о том, что вскоре ей предстоит приняться за уборку. Должно быть, близился рассвет. Одинокий масляный фонарь мерцал у входной двери.