Чарльз Вильямс - Канун дня всех святых

В голосе прорвалось нетерпение. Они до сих пор ничего не сделали, этот проповедующий ужас все еще находился здесь, а ведь сюда придет Лестер. Джонатан подошел, снял полотно с мольберта и положил на стол изображением вниз.

— А знаете, какой сегодня день? — спросил он. — Канун Дня Всех Святых.

— Хорошая ночь для того, что нам предстоит совершить, — заметил Ричард.

— И хорошая ночь для Лестер, чтобы прийти сюда, — добавила Бетти. Они замолчали и потом почти не разговаривали. Через некоторое время Джонатан пробормотал что-то насчет еды. Они с Бетти на скорую руку накрыли на стол хлеб, сыр, остатки еды из холодильника, вино. Набралось немного, но им хватило. Они ели и пили стоя, как делал Израиль, когда ангелы его Всемогущего трудились в Египте. Снаружи прильнула к окнам тяжелая ночь. Там шел дождь. Все трое ждали.

Наконец зазвонил колокольчик. Они переглянулись.

— Иди ты, Джонатан, — сказал Ричард. — Она просила, чтобы ты открыл.

Джонатан спустился вниз и распахнул дверь. Из темноты в освещенный прямоугольник у порога вступила невысокая, бледная женщина. Джонатан посторонился, пропуская ее. Когда она шагнула мимо него в коридор, он заметил, какие пустые у нее глаза, какого мертвенно-тусклого цвета ее кожа. Он мог бы поклясться, что она узнала его и даже попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, мышцы лица не повиновались ей. Ни он, ни она не сказали ни слова. Видимо, она знала дорогу и прошла впереди него в комнату, где ждали остальные.

Они смотрели, как она входит. Джонатан закрыл дверь комнаты. Бетти приветливо окликнула незнакомку:

— Лестер!

Она разглядела то, чего не могли видеть остальные: под чужой, чуждой плотью она узнала облик подруги. Но виделся он уже не так ясно, как раньше. Их относило все дальше друг от друга. Лестер уходила, погружалась в тот, другой мир, которому не слиться с земным миром до той поры, пока прошлое не воскреснет и не встанет наравне с настоящим и будущим. Воскрешение, доставшееся ей, было случайным воскрешением чистилища, а не рая, хотя временами грань между ними становилась неразличимой. Бетти тоже менялась. Дарованное ей свыше свободное, чистое "я" готовилось теперь принять одно из условий своего земного существования. Вступали в силу природные законы. Кончалось действие чуда, охранявшее ее. Бетти стояла на пороге горестей и искушений обычной земной жизни. Ее тоже относило прочь, и потому слабела ее способность ясновидения. Сегодня она пользовалась ей в последний раз, но уже двоились, подергивались дымкой черты женщины, которая так недавно стала для нее лучшим другом.

И все-таки она пока еще видела ее, чего нельзя было сказать о Ричарде и Джонатане. Они с удивлением и жалостью рассматривали неуклюжую посетительницу: пустой бегающий взгляд, прилизанные волосы, опущенные плечи, одна нога короче другой, уродливое платье. Оба не могли вымолвить ни слова. Неужели это страшилище имеет какое-то отношение к Лестер? Если бы ей самой удалось увидеть всю сцену со стороны, она пожалела бы, что пришла сюда. Но Лестер ни о чем не жалела. Все свершалось по путям, угодным Провидению. Когда придет срок, она скажет то, что должно сказать. Она уже достаточно хорошо понимала Закон и легко подчинялась его воле. С того момента, как убогое вместилище двинулось в сторону квартиры Джонатана, Провидение решило поторопиться и закончить искупительную работу. Пока тело тащилось вверх по Виллэр-стрит, вдоль Стрэнда и Флит-стрит, вверх по Лудгейт-Хилл, вдоль Олд-Бейли, высшие силы трудились над ней. А магическая форма влеклась все дальше, с каждым шагом все медленнее и тяжелее, сквозь дождь и тьму; временами Лестер начинало казаться, что возвращаются прежние ощущения. Это мучило ее. Она любила свое земное тело, пожалуй, немного гордилась им; она хорошо помнила, что и Ричард любил его. И теперь, когда представилась возможность снова повидать мужа, как же ей хотелось протянуть ему ту же изящную, тонкую руку, которую он знал и помнил, и говорить с ним теми губами, которые он целовал. Не ради физического желания, а только из стремления предстать перед ним в том виде, к которому он привык. Но едва подумав об этом, она испытала тревогу.

В жизни ее тела не было ошибок. За ним не тянулся шлейф внебрачных связей или супружеских измен, поэтому не было нужды в мистическом очищении от всех этих напастей. Ее прежнее тело не знало других, чужих тел, не опутывало себя союзами плоти и не нуждалось в искуплении или освящении этих союзов. Не связывали ее и другие обременительные свойства физической сущности. Лестер никто не упрекнул бы в жадности или лени, короче, тело ее при жизни было достаточно чистым. Чем с большей благодарностью вспоминала она свое прежнее тело, тем больше не нравилась ей подделка, которая теперь заменяла его. Она шла и припоминала снова и снова свою энергию, свою ловкость и грацию.