Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]

— Я понимаю.

— Видите ли, в этом столетии в католической церкви концепция зла претерпела радикальное изменение. Вы понимаете, что тому причиной?

— Наверное, Фрейд.

— Очень хорошо. В двадцатом веке католическая церковь выработала новое представление: Зло с маленькой «з». Нет больше рогатого чудовища с хвостом и копытами, нет Змея в райском саду. Дьявол по евангелию от Фрейда — не что иное, как гигантская совокупность нашего подсознания. Безличная. Безжалостная. Неприступная. Изгнание Фрейдовского дьявола так же невозможно, как сделка Шейлока — взять фунт плоти без капли крови. Католической церкви приходится пересматривать весь поход к злу: бомбардировщики над Камбоджей, война в Ирландии, восстания в гетто, биллион еще меньших зол, кружащих над миром тучей москитов. Сейчас церковь меняет свою старую кожу духовного целителя на облик социально активной, общественно сознательной фигуры. Церковные общины подыгрывают гражданским правозащитным движениям. Церковь обеими ногами вступает в мир.

— Где нет колдунов, инкубов и вампиров, — продолжил Мэтт, — а есть избиение детей, кровосмешение и загрязнение окружающей среды.

— Вот именно.

— И вам это ненавистно…

— Да, — спокойно признался Кэллахен. — Мне это кажется позорным. Все равно как если бы католическая церковь объявила, что Бог не умер, а только слегка одряхлел. По-моему, я вам ответил, правда? Что вы хотите, чтобы я сделал?

Мэтт объяснил.

Кэллахен подумал и спросил:

— Вы понимаете, насколько это идет вразрез со всем, что я вам сейчас говорил?

— Напротив, по-моему, это шанс для вас подвергнуть церковь — вашу церковь — испытанию.

Кэллахен глубоко вздохнул:

— Хорошо, я согласен. При одном условии.

— Каком же?

— Все мы, кто отправится в эту маленькую экспедицию, сначала пойдем в магазин мистера Стрэйкера. Там мистер Мерс, как наш глашатай, прямо объяснит ему, в чем дело. И у нас будет возможность наблюдать его реакцию. А у него будет возможность рассмеяться нам в лицо.

— Так мы его предупредим, — нахмурился Мэтт.

Кэллахен покачал головой:

— Предупреждение немного ему даст, если мы все трое — мистер Мерс, доктор Коди и я — твердо решим, несмотря ни на что, выполнить свое намерение.

— Хорошо, — отозвался Мэтт без энтузиазма, — я согласен, если согласятся Бен и Джимми Коди.

— Ладно, — вздохнул Кэллахен. — Вас не обидит моя горячая надежда, что все это существует только в вашем воображении? От души надеюсь, что этот Стрэйкер действительно рассмеется нам в лицо.

— Ничуть не обидит.

— Я действительно надеюсь. Признаюсь вам: я боюсь.

— Я тоже, — тихо сказал Мэтт.

Но возвращаясь в церковь, Кэллахен вовсе не ощущал страха. Он был в приподнятом настроении, чувствуя себя обновленным. Впервые за многие годы ему, трезвому, не хотелось напиться.

У себя он направился прямо к телефону и позвонил в пансион Евы Миллер.

— Алло? Миссис Миллер? Могу я говорить с мистером Мерсом?.. Его нет? Да, понимаю… Нет, ничего передавать не надо. Я позвоню завтра. Да, до свидания.

Он повесил трубку и подошел к окну.

Что же, Мерс сидит где-нибудь за кружкой пива или старый учитель сказал чистую правду?

Если так… если так…

Он не мог оставаться в доме. Вышел на заднее крыльцо и стоял там, вдыхая резкий октябрьский воздух и глядя в вязкую темноту. Может быть, дело не только во Фрейде — немалую роль сыграло изобретение электрического света, убившее тени в человеческих умах надежнее — да и чище — чем вампира убивает кол в сердце.

Зло продолжается, но продолжается под холодным светом неоновых ламп, в бездушных механизмах современного порядка. «Я исполнял приказания…» Да, совершенно верно. Все мы — солдаты, исполняющие данные нам предписания. Но откуда они исходят?

Что-то пролетело над головой, заставив Кэллахена взглянуть вверх и отвлечься от своих путаных мыслей. Птица? Летучая мышь? Улетело. Неважно.

Он прислушался к звукам города и не услышал ничего, кроме жужжания телефонного провода.

«В ночь, когда кудзу забирает твои поля, ты спишь, как мертвец».

Кто это написал? Диккей?

Ни звука кругом. Никакого света, кроме слабого сияния перед дверьми церкви и отдаленной пульсации желтого огонька светофора на перекрестке Брок-стрит и Джойнтер-авеню. Нигде не плакал ребенок.

«В ночь, когда кудзу забирает твои поля, ты спишь, как…»

Возбуждение растаяло. Ужас будто нанес физический удар в область сердца. Не тот ужас страха за жизнь или честь, или что экономка узнает о его пьянстве. Такой ужас не приходил к нему даже во сне, даже в пыточные дни взросления.