Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]

Подождав, пока к ней вернется подвижность, Марк вытащил из петли левую. На минуту он закрыл глаза. Теперь главное — не думать, что все уже сделано. Главное — двигаться осторожно. Опираясь на левую руку, он правой обследовал бесчисленные узлы. И сразу понял, что придется почти задушить себя, чтобы освободить шею. Он глубоко вздохнул и начал. Он отказался от мысли о спешке. На секунду давление на горло сделалось нестерпимым — и он смог конвульсивным движением сбросить петлю с головы.

Сердце колотилось как бешеное, отдаваясь резью в следах веревок на руках. Сильная боль в только что сдавленной шее постепенно сделалась ноющей, тупой и тошнотворной.

Немного отдышавшись, он взглянул на окно. Свет, пробивающийся сквозь щели, приобрел оттенок охры — солнце почти садилось. А дверь была заперта.

Узлы на ногах чуть не довели его до сумасшествия, но Марк справился и с ними. Он стоял, тяжело дыша, посреди груды веревочных петель и пошатывался. Потом стал растирать бедра.

Снизу послышался звук шагов.

В панике он кинулся к окну и попытался его открыть. Безнадежно. Окно было заколочено.

Шаги уже звучали на лестнице.

Он вытер пот рукавом и диким взглядом осмотрел комнату. Две груды журналов. Каминная заслонка. Железная кровать.

В отчаянии он кинулся к ней, приподнял с одной стороны. И какие-то далекие боги, видя, может быть, как много везения он себе обеспечил сам, добавили немного от себя.

Шаги уже приближались через холл к двери, когда ему удалось открутить одну из ножек и вытащить ее из гнезда.

Когда дверь открылась, Марк, подняв над головой ножку кровати, стоял за ней как деревянный индеец с томагавком.

— Молодой хозяин, я пришел, чтобы…

Тут Стрэйкер увидел пустые веревочные кольца и замер на целую секунду в дверях.

Для Марка все затормозилось, как в замедленной съемке на футбольном матче. Как будто у него были минуты, а не секунды, чтобы прицелиться в четверть круга лысины, торчащей из-за двери. Он ударил не в полную силу — пожертвовал ее маленькой долей в пользу лучшего прицела — и угодил точно в висок Стрэйкера, когда тот повернулся посмотреть за дверь.

Стрэйкер зажмурился, кровь фонтаном хлынула из раны. Лицо исказилось ужасной гримасой. Он пошатнулся, но устоял, и Марк ударил снова. На этот раз железная труба угодила в лоб, и брызнул новый фонтан крови.

Стрэйкер рухнул, как бескостная груда, глаза его закатились.

Огромными круглыми глазами Марк смотрел на тело.

— Я убил его… Боже!

Пальцы Стрэйкера сомкнулись на его лодыжке.

Марк задохнулся от ужаса и попытался вытащить ногу. Рука держала его стальным капканом. Стрэйкер смотрел на Марка холодными и яркими глазами сквозь темную маску крови. Губы его беззвучно шевелились. Марк дернулся еще, но безрезультатно. Со стоном он принялся молотить Стрэйкера по руке ножкой кровати. Два, три, четыре удара. С жутким карандашным звуком сломались пальцы. Рука разжалась, и Марк выдернул ногу и выскочил из комнаты.

Голова Стрэйкера снова упала на пол, но его искалеченные пальцы сжимались и разжимались, зловеще хватая воздух. Ножка кровати вывалилась из ослабевшей руки Марка, и он, дрожа, попятился. Его охватила паника, он повернулся и кинулся вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки онемевшими ногами.

В залитой тенью передней было темно.

Марк побежал на кухню, бросил безумный взгляд на открытую дверь подвала. Солнце уходило в мерцающее месиво красного, желтого и пурпурного. В мертвецкой за шестнадцать миль отсюда Бен Мерс смотрел на часы, колеблющиеся между 7:01 и 7:02.

Марк ничего об этом не знал, но чувствовал, что время вампиров на пороге. Оставаться здесь означало страшнейшую из битв; спуститься вниз, в подвал, значило вступить в ряды не-мертвых.

И все-таки он подошел к двери подвала и даже спустился на три ступеньки, прежде чем ужас сковал его почти физическими путами, не позволяя ступить ни шагу дальше. Он плакал, его била крупная дрожь, как в лихорадке.

— Сьюзен, — взвизгнул он, — беги!

— М-марк? — голос ее звучал слабо и сонно. — Ничего не вижу. Темно…

Вдруг раздался гулкий звук, похожий на ружейный выстрел, а затем низкий, бездушный смех.

Сьюзен вскрикнула… крик превратился в стон и медленно растаял до тишины.

И все же он стоял — на обратившихся в перья ногах, дрожащих от нетерпения унести его прочь.

А снизу раздался дружелюбный голос, поразительно похожий на отцовский:

— Спускайся, мой мальчик. Ты мне нравишься.