Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]

— А как насчет грабителей, леди? — он сымитировал речь жителей Бронкса.

— В Лоте все грабители расходятся по домам в семь вечера. Это указ муниципалитета. А сейчас три минуты девятого.

Темнота спускалась вместе с ними с холма, и тени их вытягивались в свете уличных фонарей.

— Приятные у вас грабители, — заметил он. — И никто не ходит в парк, когда стемнеет?

— Детишки иногда забредают, когда нет денег забраться подальше, — она лукаво подмигнула ему. — Так что, если заметишь кого на земле в кустах, смотри в другую сторону.

Они вошли в парк с запада — от здания муниципалитета. Парк наполнился сонной тенью, пруд поблескивал в отраженном свете фонарей. Если там кто-нибудь и был, Бен ничего не заметил.

Проходя мимо Военного Мемориала с длинным списком имен — от революции до Вьетнама, — он невольно взглянул через плечо на Марстен Хауз, но его заслоняло здание муниципалитета.

Сьюзен заметила этот взгляд и нахмурилась. Когда они, подложив куртку, уселись в траву (садовые скамейки оба миновали без разговоров), она сказала:

— Мама говорила, к тебе заходил Перкинс Джиллеспи. Виноват всегда новенький, да?

— Джиллеспи — интересный человек.

— Мама тебя уже осудила и приговорила, — это было сказано легко, но сквозь легкость просвечивалось что-то серьезное.

— Твоей матери я не очень-то понравился, правда?

— Правда, — Сьюзен взяла его за руку. — Явный случай нелюбви с первого взгляда. Мне очень жаль.

— О’кей. Зато отец ставит на меня.

— Бен, о чем твоя новая книга?

— Трудно сказать.

— Увиливаешь?

— Нет, я не прочь сказать тебе… Дай только подумать, как все изложить.

С удивлением он обнаружил, что это правда. Новая работа всегда казалась ему ребенком, болезненным и слабым, которого страшно сглазить. Он не сказал Миранде ни единого слова о «Дочери Конуэя» и о «Воздушном танце», как она ни просила. Но Сьюзен — другое дело. Миранда хотела оценить, Сьюзен просто интересовалась.

— Ты можешь поцеловать меня, пока будешь думать? — спросила она, укладываясь на траву. Волей-неволей он еще раз заметил, какая у нее короткая юбка.

— Боюсь, это может помешать мыслительному процессу, — мягко проговорил он. — Посмотрим.

Он наклонился и поцеловал ее, легко положив руку ей на талию. Почти сразу он ощутил ее язык и встретил его своим. Она шевельнулась, как можно полнее возвращая поцелуй, и шорох ее хлопчатобумажного платья совсем свел его с ума.

Он скользнул рукой вверх, к груди, теплой и полной. Второй раз за время знакомства с ней он почувствовал себя шестнадцатилетним, пустоголовым подростком, перед которым жизнь простирается шестирядным шоссе, без крутых поворотов.

— Бен…

— Да.

— Люби меня. Хочешь?

— Да, — сказал он. — Хочу.

— Здесь, на траве.

— Да.

Она смотрела на него, и в расширившихся глазах девушки дрожала темнота.

— Сделай так, чтобы это было хорошо.

— Попробую.

Они сделались тенями во мраке.

— Ну вот, — сказал он. — Ох, Сьюзен…

Сначала они бесцельно шли через парк, потом более целеустремленно — к Брук-стрит.

— Ты не жалеешь? — спросил он.

Она подняла на него глаза и искренне улыбнулась:

— Нет, я рада.

— Хорошо.

Они шли рука в руке и молчали.

— Книга, — вдруг вспомнила она. — Ты собирался рассказать мне о ней, прежде чем беседа так приятно прервалась.

— Книга будет о Марстен Хаузе, — медленно произнес он. — Может быть, я вначале не думал об этом. Я думал писать о городе. Впрочем, ни к чему себя обманывать. Знаешь, я исследовал прошлое Губи Марстена. Он был гангстер. Перевозочная компания служила только ширмой.

Она изумленно посмотрела на него:

— Как ты это узнал?

— Кое-что от бостонской полиции, но главное — от женщины по имени Минелла Кори, сестры Бидди Марстен. Ей семьдесят девять, и она не вспомнит, что ела на завтрак, но до смерти не забудет ничего, что случилось до 1940-го.

— И она тебе рассказала…

— Все, что знала. Она в доме для престарелых в Нью-Хэмпшире, и, по-моему, никто не слушал ее годами. Я спросил ее, правда ли, что Губи Марстен был наемным убийцей в бостонском округе, и она кивнула. «Сколько?» — спросил я, и она помахала у меня перед глазами всеми десятью пальцами несколько раз.

— Боже!

— Бостонская мафия начала нервничать в 1927-м, — продолжал Бен. — Два раза Губи допрашивала полиция. Первый раз — в Бостоне по поводу убийства какого-то гангстера, и его отпустили через два часа. Второй раз — в Мэльдене — дело было хуже. Речь шла об убийстве двенадцатилетнего мальчика. Труп был выпотрошен.