Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]

— Ох, Бен, не надо… — проговорила она нервно.

— Нет, это чистая правда, — настаивал он. — Во всяком случае, правда о том, что видел девятилетний мальчик и помнил почти всю жизнь мужчина. Губи висел там, и лицо его вовсе не почернело. Оно было зеленое. Глаза были закрыты. Руки белели… призрачно белели. А потом он открыл глаза.

Бен сделал огромную затяжку и вышвырнул сигарету в темноту за окном.

— Не стану гадать, за сколько миль слышали мой визг. Я удрал. Свалился с половины лестницы, вскочил и помчался прямиком по дороге. Мальчишки ждали меня примерно в полумиле оттуда. Только там я обнаружил, что снеговой шар все еще у меня. И он до сих пор у меня.

— Но вы же не думаете, что действительно видели Губерта Марстена, Бен? — она заметила вдалеке желтый огонек, означающий центр города и обрадовалась этому.

Он долго молчал. Потом сказал: «Не знаю».

Было видно, как ему хотелось сказать «нет» и тем закончить дело.

— Может быть, галлюцинация. А, может быть, дома действительно способны поглощать сильные эмоции и держать их в себе в виде какого-то… заряда, что ли. И на подходящей личности — чувствительный мальчик, например, — заряд может разрядиться. Не призраки, конечно, а что-то вроде трехмерного психического телевидения. А, может быть, даже что-нибудь живое. Чудовище, если хотите.

Она молча взяла сигарету для себя.

— Как бы то ни было, я несколько недель не гасил на ночь свет и всю жизнь вижу во сне открывающиеся двери. Малейшее потрясение — и этот сон.

— Это ужасно.

— Нет, — возразил он, — не очень. У всякого есть свои кошмары. — Он помолчал. — Хотите немного посидеть у Евы на порожке? В дом не могу вас пригласить — правила такие, но у меня есть кока-кола со льдом и немного бакарди в комнате. Как в старину называлась выпивка перед сном — ночной колпак?

— С удовольствием.

Заднее крыльцо, смотревшее на реку, было выкрашено белым с красной каймой, и на нем стояли три плетеных кресла. Река выглядела сказочно, летняя луна дробилась в листве деревьев на берегу и рисовала на воде серебряную дорожку. Весь город молчал, и отчетливо слышался шум воды, пенящейся на дамбе.

— Садитесь. Я сейчас.

Он нравился ей, несмотря на все странности. Не то чтобы она верила в любовь с первого взгляда… Вот вожделение с первого взгляда — это другое дело, но он — человек совсем не того типа. Сдержанный, худощавый, бледнокожий, с книжным, обращенным внутрь себя выражением лица. И надо всем этим тяжелая копна черных волос, явно лучше знакомая с пятерней, чем с гребнем.

А эта история…

Ни «Дочь Конуэя», ни «Воздушный танец» не заставляли предполагать такого мрачного умонастроения. В первой книге дочь священника сбежала из дому и, бродяжничая, объездила всю страну автостопом. Во второй Фрэнк Баззи, бежавший заключенный, начал новую жизнь механиком в соседнем штате и случайно попался опять. Обе книги были яркими, энергичными, и раскачивающаяся тень Губи Марстена, отраженная в глазах девятилетнего мальчишки, явно не лежала на них.

Словно заколдованный, ее взгляд обратился к западу, туда, где ближайший к городу холм заслонял звезды.

— Вот и я, — услышала она. — Надеюсь, это вам понравится.

— Посмотрите на Марстен Хауз, — отозвалась Сьюзен.

Он посмотрел. В доме горел огонек.

Выпивка закончилась, полночь прошла, луна почти села.

— Ты мне нравишься, Бен. Очень.

— И ты мне тоже.

— Я хотела бы увидеть тебя снова, если ты хочешь.

— Да.

— Но не торопись. Не забывай, что я только девчонка из провинции.

Он улыбнулся:

— Все это так по-голливудски! Но по хорошему Голливуду. Теперь мне поцеловать тебя?

— Да, — отозвалась она серьезно, — самое время.

Они оба сидели а креслах-качалках, и движение превратило поцелуй во что-то совсем новое, легкое поначалу, но быстро крепнущее. Она ощутила запах-привкус рома и табака и подумала: «Он меня пробует». Эта мысль пробудила в ней тайное чистое волнение, и она прервала поцелуй, пока это волнение не завело ее слишком далеко.

— Увы! — произнес он.

— Придешь к нам обедать завтра? — спросила она. — Могу поручиться, наши будут рады.

Сейчас она действительно могла поручиться.

— А еда домашняя?

— Самая домашняя.

— Замечательно. Я ем невесть что с тех пор, как я здесь.

— Как насчет шести часов? Мы в Стиксвилле ранние пташки.

— Чудесно. Кстати, о доме — я лучше тебя отвезу.

В машине они молчали, пока не увидели огонек на холме, тот, что ее мать всегда оставляла гореть, пока не вернется дочь.