Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]

Я оставил вам маленький знак своего расположения: некто весьма дорогой и близкий одному из вас находится сейчас в том месте, в котором я коротал свои дни, пока не решил, что пора сменить место жительства. Она очень мила, мистер Мерс, очень аппетитна, если я могу себе позволить небольшое bon mot. Я в ней уже не нуждаюсь, поэтому оставил ее вам — как у вас говорится? — заморить червячка. Удовлетворить ваши аппетиты, если хотите. Посмотрим, как вам понравится такого рода аперитив перед главным блюдом, к которому вы стремитесь. Итак?..

Мастер Петри, вы меня лишили самого верного и изобретательного слуги, какой у меня когда-либо был. Вы принудили меня — косвенно — принять участие в его уничтожении: из-за вас мои аппетиты взяли надо мной верх. Вы последуете за ним, не сомневайтесь. Я намерен получить от этого полное удовольствие. Начну, думаю, с ваших родителей. Этой ночью… или завтрашней… или следующей. А потом — вы. Но вы войдете в мою церковь как певчий castratum.

А вы, отец Кэллахен, — вас убедили явиться? Думаю, что да. Я наблюдал за вами с некоторого расстояния все время своего пребывания в Джерусалемз Лоте… Так хороший шахматист изучает игры своего противника, верно? Католическая церковь, однако, не старейший из моих противников. Я уже был стар в эпоху ее молодости, когда христиане прятались в катакомбах Рима и рисовали у себя на груди рыб, чтобы отличаться от окружающих. Я уже был силен, когда этот жеманный сброд хлебоедов и винопивцев, обожающий самоунижение, был слаб. Мои ритуалы состарились до рождения ваших. И все же я не страдаю излишней самоуверенностью. Я знаю обычаи добра не хуже собственных. Это меня не утомляет.

И я вас наверняка одолею. Как? — спросите вы. Разве Кэллахен не носит символа Света? Разве Кэллахен не дееспособен днем так же, как и ночью? Разве нет чар и зелий — как христианских, так и языческих — о которых мой столь добрый друг Мэттью Берк информировал меня и моих соратников? Да, да, и еще раз да. Но я жил дольше вас. Я полтеник. Я не змий, но отец змиев.

Все же, скажете вы, этого мало. И этого действительно мало. В конце концов, „отец“ Кэллахен, вы одолеете сами себя. Ваша вера в Свет слаба и нетверда. Ваша болтовня о любви — не более чем предрассудки. Лишь когда вы говорите о бутылке — вы на твердой почве.

Мои добрые, добрые друзья — мистер Мерс, мистер Коди, мастер Петри, отец Кэллахен — чувствуйте себя как дома. Винный подвал великолепен — его специально предоставил мне последний владелец дома, человек, чьим обществом я, к сожалению, никогда не имел возможности насладиться лично. Прошу вас не стесняться — если сохраните вкус к вину по окончании ваших трудов. Мы еще встретимся, и я принесу тогда свои поздравления каждому из вас персонально.

До тех пор — адью.

Дрожа, Бен уронил письмо на стол и взглянул на остальных. Марк стоял, сжав кулаки, рот его одеревенел в гримасе человека, случайно откусившего гнилье; мальчишеское лицо Джимми осунулось и побледнело; глаза отца Дональда Кэллахена блестели, углы рта опустились.

И каждый из троих в конце концов поднял глаза на Бена.

— Пошли, — сказал Бен.

Когда Нолли Гарднер подъехал к зданию муниципалитета и, затягивая на ходу ремень, выскочил из полицейской машины, Перкинс Джиллеспи стоял на переднем крыльце и смотрел в мощный цейсовский бинокль.

— Что стряслось, Перк? — спросил Нолли, поднимаясь по ступенькам.

Перкинс без слов протянул ему бинокль и показал желтым от табака пальцем на Марстен Хауз.

Нолли взглянул туда. Он увидел старый «паккард», а впереди него — новенький «бьюик». Бинокль все же достаточно увеличивал, чтобы позволить прочитать номер. Нолли опустил бинокль:

— Это ведь машина доктора Коди, да?

— По-моему, да, — Перкинс пристроил «Пэлл-Мэлл» между губ и чиркнул кухонной спичкой о соседнюю стену.

— Я никогда там ни одной машины не видел, кроме этого «паккарда».

— Да, я тоже, — задумчиво отозвался Перкинс.

— Думаешь, надо смотаться туда взглянуть? — Нолли явно не хватало его обычного энтузиазма (пять лет он представлял закон, и свое положение все еще принимал всерьез).

— Нет, — ответил Перкинс, — я думаю, мы оставим все это в покое.

Он вытащил из кармана часы и щелкнул крышкой. Часы показывали только 3:41. Перкинс проверил их по башенным часам и вернул на место.

— Что там выяснилось насчет Флойда Тиббитса и малыша Макдугласа? — поинтересовался Нолли.

— Понятия не имею.