Стивен Джонс - Ужасы. Замкнутый круг

— Ты помнишь Рождество? — спрашивала Люси. — А дом в канун Рождества?

Самой ей никогда не забыть северного Рождества. Навсегда в душу запали стужа, приятное тепло дома и ожидание праздника в свете горящих свечей.

— В доме пахло печеньем, — вспоминал Джо. — Лестницу украшали зелеными ветками. А на кухне нам разрешали вырезать рождественское печенье. Тетя Хельга сидела на углу покрытого клеенкой громадного стола и молола кофе для папы на ручной мельнице.

— Правда? — удивилась Люси. — А я помню, что прихожая была слишком узкой, особенно зимой — все эти шубы и сапоги. Еще там стояла напольная вешалка с зеркалом, которую папа называл «болгарской жутью». Хотя мне она даже нравилась, потому что на зеркале была нарисована какая-то дама. А перечисли-ка комнаты, которые ты действительно помнишь, и жильцов, в самом деле сохранившихся у тебя в памяти.

— Папа в кабинете, — тут же сказал Джо. — Это просто. Он разрешал мне затачивать карандаши и вращать глобус. Ведь папин кабинет наверху?

— В мезонине, туда вела лестница; а еще на папину дверь вешали рождественский венок.

— Так. Я помню, как мама внизу звенела в маленький серебряный колокольчик — в комнате с синими занавесками, где обычно ставили елку. Припоминаю, как в столовой тетушка Хельга резала гуся. Теперь перейдем на второй этаж. Тут уже все как в тумане. Ну… в спальне на северной стороне дома — Гаральд. Как-то раз я стоял и смотрел в окно на группу людей в черном, которые шли с цветами в руках. Он сказал: «Траурная процессия. Хоронят кого-то». Больше ничего не могу вспомнить.

— Я спала одна, — продолжила воспоминания Люси, — потому что бедняжка Розвита уехала учиться в университет. И спальня целиком досталась мне. Она напротив той, где спали вы с Гаральдом.

Их сводная сестра Розвита вышла замуж за декадентского художника Ганса Мольбе и умерла вдали от родины, в Париже, в 1940 году. А их брат по отцу Гаральд, отсидевший за свои левые взгляды, теперь работал над созданием газеты в американской зоне.

— Я помню день свадьбы Розвиты. — В голосе Джо послышались стыдливые нотки. — Мне пришлось надеть бархатный костюм. Вот черт, это единственное воспоминание!

— А я хорошо помню. У Ганса была бородка и галстук-бабочка. Гаральд перебрал шампанского, и даже папа выпил лишку. Мама средь бела дня надела длинное вечернее платье. Тетя Хельга так убегалась, что уселась в плетеное кресло под дубом, где у нее случился нервный срыв.

Теперь она начинала понимать, какой роковой, обреченной на неудачу и тевтонской была свадьба. Мужчины постарше нарядились в черные сюртуки и цилиндры. Пошатывавшийся Гаральд взобрался на кованую садовую скамейку и обвинил отца в буржуазных наклонностях. Папа оставил речь сына без внимания и лишь сказал по-английски: «Я — олицетворение сего».

Люси с удивлением обнаружила еще одно воспоминание. Она вышла из ванной комнаты на втором этаже, взгляд упал на залитую солнцем лестницу. Тетя Хельга взяла ее под руку. Она уже оправилась от приступа и возвышалась над Луизой с ненапудренным лицом и влажными волосами. «Твой папа такой наивный, — прошептала она, — такой простодушный. Те люди внедряются в наш дом…» Какие такие те люди? Тогда Люси понятия не имела, но сейчас понимала, что на свадьбе присутствовало несколько нежелательных личностей. Артисты, социалисты и — самолет нырнул в воздушную яму — евреи. Мама ведь наполовину еврейка, именно поэтому им пришлось эмигрировать.

Тогда тоже задействовали связи. Папа принял решение остаться, о чем объявил в письме № 4, отправленном из Лиссабона в декабре 1939 года. Он должен оставаться в немецком языковом пространстве. Нацисты оставили его в покое после формального ареста 1941 года; найдя пристанище в землях Шлезвиг-Гольштейн, отец писал, но ничего не издавал, ожидая, когда возродится свободный дух.

— Еще я помню замечательное местечко — чердак, — продолжал Джо. — Там у нас был Geheimbutze. [3] Тайный чуланчик (нем.). где мы вместе с игрушечными зверюшками и куклами устраивали рождественский праздник. Помнишь, там был старый портняжный манекен — дама без головы и без рук. И маленькая дверца, оклеенная обоями.

— Боже Всемогущий! — Люси закатила глаза. — Вот что ты, оказывается, запомнил , Bruderherz. [4] Дружок, братец (нем.)

На самом деле Люси тоже прекрасно помнила душное и пыльное помещение под самой крышей, где играла в дочки-матери. Портняжный манекен всегда ее немножко пугал.