Мэтт Хейг - Семья Рэдли

— Извини, — говорит Ева, отступая по направлению к приближающемуся отцу. — Мне пора.

Джеред смотрит на открытую маечку дочери. Вот эту самую кожу он однажды смазывал каламиновым лосьоном, когда дочка умудрилась забрести в заросли крапивы на каком-то семейном празднике.

В машине пахнет духами и алкоголем. Джеред понимает, что многие родители на его месте не дергались бы — ну развлекается молодежь, подумаешь. Но они-то не знают того, что знает он: грань между мифом и действительностью устанавливают люди, которым нельзя доверять.

— От тебя несет спиртным, — говорит он и тут же мысленно укоряет себя за излишнюю резкость тона.

— Пап, мне семнадцать лет. Сегодня пятница. Мне нужно хоть немного свободы.

Он старается успокоиться. Надо заставить ее думать о прошлом. Воспоминания послужат ей надежным якорем, уберегут от опасности.

— Ева, ты помнишь, как мы…

— Не могу поверить, что ты на это пошел, — перебивает она. — Это унизительно. Как… в Средние века. Как будто я Рапунцель какая-то.

— Ева, ты обещала до одиннадцати.

Она смотрит на часы.

— Боже, так я опоздала на целых полчаса. — Как она понимает, он выехал из дому в десять минут двенадцатого.

— Когда я тебя там увидел, с этим парнем, и ты с ним… — Отец качает головой.

Ева смотрит из окна на пролетающую мимо живую изгородь, жалея о том, что она родилась человеком, а не крошечным дроздом, или скворцом, или какой другой птичкой и не может просто улететь, выкинув из головы все одолевающие ее мысли.

— Этого парня зовут Тоби Фелт, — говорит она. — Марк Фелт его отец. Он с ним поговорит. Насчет оплаты. Я рассказала ему, что ты нашел работу и в следующий раз сможешь заплатить за два месяца. Он передаст это отцу, и все будет в порядке.

Это уж слишком. Джеред не выдерживает:

— И что же он получил за такую услугу? А?

— Что?

— Я не потерплю, чтобы моя дочь торговала собой где-то в поле в пятницу вечером ради уступок от квартирного хозяина.

Еву его слова приводят в ярость.

— Я не торговала собой. Боже! Я что, должна была молчать?

— Вот именно.

— Зачем? Чтобы нам опять было негде жить, опять пришлось переезжать и вся эта хрень заново? Давай тогда уж прямо сейчас поедем в какой-нибудь бомжовый мотель. Или найдем уютную автобусную остановку, где можно провести ночь. Потому что если ты, папа, не очнешься и не прекратишь думать о том дерьме, о котором ты все время думаешь, мне придется торговать собой, просто чтобы нас прокормить.

Ева сожалеет о сказанном, как только закрывает рот. Она почти довела отца до слез.

И на какой-то миг она видит рядом не человека, только что опозорившего ее перед друзьями, а папу, пережившего то же, что и она сама. Поэтому она умолкает, глядя на его руки, лежащие на руле, и на порождающее беспредельную печаль обручальное кольцо, которое он никогда не снимет.

Мама с Кларой закрылись в душевой внизу, а Роуэн стоит, прислонившись к сушилке для одежды.

— Ни черта не понимаю, — обращается он к закрытой двери.

Это он еще мягко выразился. Только что вернулись его мама с сестрой, которая, похоже, была вся в крови. Действительно вся , как новорожденный младенец, ее вообще трудно было узнать. Клара выглядела такой вялой и безразличной. Как загипнотизированная.

— Роуэн, прошу тебя, — отвечает мама, включая душ. — Скоро поговорим обо всем. Когда вернется отец.

— А где он?

Хелен пропускает его вопрос мимо ушей. Слышно, как она говорит его выпачканной кровью сестре:

— Пока еще холодная. Ну вот, стекла. Теперь можешь залезать.

Роуэн делает еще одну попытку:

— Где папа?

— Скоро будет. Он… Ему надо кое-что уладить.

— Кое-что уладить? Мы что, коза ностра какая-то?

— Роуэн, пожалуйста, не сейчас.

Кажется, мать сердится, но он не может прекратить расспросы.

— Откуда кровь? — продолжает он. — Что с ней случилось?.. Клара, что происходит?.. Мам, почему она молчит? Странные телефонные звонки как-то с этим связаны?

Последний вопрос достигает цели. Хелен открывает дверь и смотрит сыну в глаза.

— Звонки? — переспрашивает она.

Он кивает:

— Кто-то звонил. Звонил, но ничего не сказал. За пять секунд до того, как вы приехали.

Выражение мучительной тревоги искажает мамино лицо.

— Нет, — говорит она. — О господи. Только не это.

— Мам, что происходит?

Он слышит, как сестра залезает в душ.

— Разожги камин, — просит Хелен.

Роуэн смотрит на часы. Десять минут первого, но мать непреклонна.