Владислав Реймонт - Вампир

Никого, однако, не было, шорох погас, как огонек, который задули; все сидели в пугливом молчании и смотрели на Зенона. Он осмотрел всю комнату, открывал шкафы, заглянул за опущенные шторы.

— Я был уверен, что кто-то вошел и медленно идет по комнате.

— Дик, просмотри завтра книжки, опять, должно быть, завелись мыши! — весело закричал старик, но украдкой сам водил глазами по комнате.

— Я могу головой поручиться, что это были не мыши! Нет же, я видел, как покачнулась портьера, слышал шуршание платья, — уверял Зенон.

— Тебе просто это показалось. Нечто вроде слуховой галлюцинации; со мной это тоже довольно часто случалось в первый год моего пребывания в Индии, — это обыкновенный результат жары. Но вскоре я совершенно излечился. — Джо говорил это спокойно, усиленно стараясь загладить неприятное впечатление.

— Да, — заметил Зенон, — здесь очень тепло, даже жарко.

— Дик, закрой газ в камине, — приказал старик, отодвигаясь от огня.

— Если у вас болит голова, я сделаю компресс, — предложила Эллен.

— Ах, нет, я чувствую себя хорошо, очень вам благодарен.

Но разговор уже не налаживался, говорили короткими, отрывистыми фразами, единственно затем, чтобы заглушить какое-то неприятное чувство страха, поселившееся в сердцах. Обременительное молчание наступало все чаще, и все тревожнее скользили подозрительные взгляды по ярко освещенной комнате. Старик смеялся и говорил, что все слишком легко поддаются внушению, но и это не помогло, не восстановило прежнего настроения и не развеяло какого-то тяжелого сумрака. К тому же был уже двенадцатый час, и все стали расходиться.

Тетки первые ушли в свои комнаты в третьем этаже, взяв с собой и Бэти. А мистер Бертелет отвел сына в сторону и о чем-то тихо просил его; это продолжалось так долго, что Зенон вышел, не желая им мешать.

— Мистер Зен! — услыхал он над собой на лестнице тихий голос Бэти.

— Дорогой, золотой мой, обратитесь к доктору, — просила она, когда он подошел к ней несколько ближе.

— Хорошо, пойду к доктору, буду лечиться, проглочу целую гору лекарств, сделаю все, чего требует деспотическая мисс Бэти! — ответил он.

— До свидания через неделю, ужасно длинную неделю, — грустно шепнула она, спускаясь еще ниже по темной лестнице.

— О, да, одна неделя иногда заключает в себе несколько тысяч лет тоски.

— И целую бесконечность тревоги и беспокойств, — повторила она как эхо.

— И... до свидания! — Ему послышалось, что скрипнули двери.

— Прошу только писать длинные и хорошие письма.

— По обыкновению, маленький томик in octavo, — ответил шутливо Зенон.

— Это мой календарь, по которому я высчитываю оставшиеся до воскресенья дни; я этим только и живу, — отозвалась Бэти еще тише и еще ближе, уже всего на несколько ступенек от него.

— Бэти! — Сердце его сразу сжалось любовью, он бросился к ней, схватил ее руки и стал горячо целовать.

— Ведь я так тоскую по тебе, так люблю, так жду, — взволнованно шептала она.

— Бэти, душа моя, родная, единственная! Если бы ты могла знать, сколько...

Он не договорил, — девушка вырвала руки, дотронулась пальцами до его губ и убежала, так как в эту минуту с верхней площадки лестницы раздался грозный голос мисс Долли.

И Джо уже вышел. У него было какое-то растроганное, таинственное лицо, а Дик, ожидавший их внизу с пальто в руках, еще что-то шептал ему, когда они выходили на улицу.

Было темно и холодно. Туман осел, но прямо в лицо хлестал косой мелкий и частый дождь, подхватываемый проносившимся в темноте ветром.

Их окружил непроницаемый мрак, когда они выходили на так называемые «ослиные луга», каких очень много на окраинах Лондона; они совершенно утонули в темной ночи, только издали, сквозь стеклянную сетку дождя, брезжили едва заметным кругом фонари.

Хотя дорога была посыпана песком, грязь все-таки хлюпала под ногами; они ускорили шаги, чтобы скорее дойти до улиц, уже просвечивавших сквозь темноту, как огромные, слабо освещенные окна; немая, мрачная пустота громадной площади навевала на них невольный страх.

Но улицы были так же угрюмы. В них царили сонная тишина воскресного вечера и уныние тяжелого, рабского завтрашнего дня. Дома стояли мертвой вереницей, мокрые, слепые и безнадежно скучные; ветер гудел по незримым крышам, иногда врывался в улицу, расплескивая черные блестящие лужи, а водосточные трубы беспрерывно звенели булькающим потоком стекавшей воды. Редкие тусклые фонари стояли как часовые, мертвые от усталости, и бросали круги желтоватого света на черный мокрый асфальт.