Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

Видя, что она спокойна и, кажется, все понимает, я и сказал, что должен вернуть ее отцу.

— Я не могу возвратиться сейчас, — тихо ответила она. — Март или, в лучшем случае, февраль. Что бы ни случилось, к этому сроку все кончится. Хотя какое это теперь имеет значение? Дом больше не принадлежит мне и никогда не будет моим. Только не в Таркенвилль, Виктор. В Лондон!

Пусть себе думает, что я доставлю ее в Лондон. Я стрела, нацеленная на Таркенвилль.

17 января

Дочитай я дневник Уолтона до конца, вероятно, я бы ни за что не пощадил его в доме Мак-Грегора:

Я увидел его бабу. Меня озадачили ее жесты и деланные гримасы, но затем я понял, что она не умеет разговаривать и выражает свои желания, словно бессловесное животное. Ну разумеется, кто еще жил бы с ним? Подобная резкость — примета безумия. Другая моя частичка, крошечная и тающая с каждым днем, шепчет: «Оставь его! Неужели от него и впрямь так много вреда?»

Когда они оба ушли из часовни, я прокрался в их логово, чтобы посмотреть, чем он будет обороняться. Да ничем! В своем блаженстве он совсем забыл про меня. Я заметил жалкие попытки создать домашний уют: разбитую посуду под стенкой, поникший цветок в жестяной чашке, единственную груду тряпья, видимо служившую им ложем. Он не получит удовольствий, которых лишен я сам!

Я должен стереть с лица земли их обоих. Если укокошить первой ее, он обезумеет от горя и убьет меня или покинет Венецию навсегда. Если же первым убить его, она юркнет в наводненные людьми проулки и унесет этот кошмар с собой.

26 января

И наконец, последняя запись Уолтона:

Когда я сошел с судна для ловли сельди в Бервике, от меня жутко воняло: в шторм меня спускали в трюм, где лежала черепица — балласт. Пока я терся о просоленную древесину, рыбья чешуя так глубоко впечаталась в кожу, что я стал серебристо-синим. Какая разница? Я возвращался домой. Странно только, что он не вернулся раньше.

В порту меня ожидали экипаж и письмо, переданное сестрой кучеру. Там говорилось о поспешной свадьбе ее дочери. Предыдущее было полно туманных намеков. Теперь эта свадьба все объяснила. Сестра сообщила также про убийство парня и избиение Уинтерборна. И все эти годы они считали сумасшедшим меня!

Ее поразит то, что я замыслил. Он должен умереть, а затем… Она не поймет… Она никогда не… Позже увидит, что я всегда был прав.

А потом?

Трудно сказать.

Я сжег дневник.

И вот снова возвращаюсь домой.

Инвернесс

1 февраля

Тут сходятся все пути и даже естественные проходы через долины. Наконец-то овечьи тропы горной Шотландии остались позади, и мы можем двигаться быстрее по более оживленным дорогам южной части страны. Скорости прибавляет и карета, украденная этой ночью.

В сумерках мы остановились в гостинице на окраине города. В последнее время трудно было найти пристанище. Но Лили не жаловалась, а, наоборот, радовалась. Она надеялась, что тяготы доконают червя, и поэтому я разыскал гостиницу.

Ее неприязнь к червю пробудила во мне сочувствие. Я хорошо понимаю, каково это, когда тебя ненавидят просто за то, что ты существуешь. Возможно, у нас с червем много общего: какого ребенка родит Лили после стольких истязаний? В некотором роде она повторила эксперимент моего отца по созданию жизни искусственным способом: быть может, Лили вынашивает какую-то мерзость наподобие меня. Только по этой причине я должен заботиться о безопасности червя, потому-то я и привел Лили в гостиницу.

Мы подъехали с заднего двора и стали ждать снаружи. Наконец из черного хода вывалился парень в белом фартуке. Он беспечно шагал и насвистывал, словно с удовольствием вспоминая вчерашние танцы. С ведром в руке молодой человек направился в свинарник. Из открытой двери гостиницы вырвался свет и крепкий луковый дух, от которого у меня слюнки потекли. Ободренный радостным видом парня, я встал, вытянул Лили из темноты и поставил рядом с собой.

— Сэр! — окликнул я.

Парень покосился на нас:

— Кто там?

— Двое странников без гроша в кармане. Поделитесь с нами помоями, пока не накормили свиней? И позвольте переночевать в хлеву? Мы будем весьма благодарны.

— Помоями?! Маловато вы просите. Выйдите, чтобы я на вас посмотрел.

Я толкнул Лили вперед. Ее живот рос не по дням, а по часам, словно ему раньше мешала только моя слепота. Юноша удивленно хмыкнул.

— А вы, сэр?

Я сделал шаг, но не скинул капюшон.