Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

— Не разговаривай, — сказал я. — Постарайся крепче зажать рану.

Мчась по проулкам, я надеялся найти лошадь для Лили, но вместо этого натыкался только на кур, поросят и рычащих собак. В одной пристройке я обнаружил кое-что более полезное: запутанные рыбачьи сети, лески, крючки, ловушки и буйки.

В полумраке я насилу рассмотрел рану и понял, что ее необходимо зашить. Разрез начинался под ухом и проходил через всю щеку почти до самого рта. Рыболовные крючки были зазубренные, леска — грубая. В конце концов я нашел набор игл для починки парусов и брезента. Но даже самая маленькая была величиной с гарпун. Я вышел во двор за ведром воды, помыл иглу и продел в ушко нитку, выдернутую из подола белой рубашки Лили.

— Шрам останется? — спросила она. Лили омыла рану водой: разбавленная кровь свободно потекла между пальцами.

— Порез слишком глубокий — некогда думать о пустяках. Тебе еще повезло, что осталась жива.

Пока я зашивал рану, Лили не то что ни разу не сморщилась — она зловеще улыбалась.

— Видишь, как жизнь с тобой меняет меня, Виктор, — сказала она, когда я закончил. — Скоро начнут плести небылицы о Лоскутной Женщине.

И потеряла сознание.

Земля у берега была ровная, и я побежал со всех ног, держа Лили на руках. Наконец-то я стал полновластным хозяином ее жизни. Я повелевал и жизнью червя. Эта мысль вызывала странные чувства. Я ненавидел червя по двум причинам: во-первых, за то, что он губил Лили, хотя это она отказывала ему в еде; а во-вторых, его присутствие в раздувшемся животе напоминало о другом ее недуге. Она была распутницей еще до того, как мы познакомились. Еще до того, как я пришел в Таркенвилль, она выгуливала собак, поджидая незнакомцев, а потом забеременела. В прошлом месяце она пообещала отдаться мне, дабы вернуть меня к жизни. Это обещание можно было бы объяснить привязанностью, состраданием или, возможно, еще более сильным чувством. Но к концу путешествия выяснилось, что это лишь очередной повод для случки.

Бедный червяк! Признаться, под покровом ненависти я наконец ощутил жалость. Его вина лишь в том, что он существует. Когда-то я был так же невинен, но затем взял жизнь в свои руки и стискивал ее до тех пор, пока не научился грешить. Какова будет участь червя, если он переживет грудной возраст?

Я сидел на дороге, но затем вдруг подумал о возможной погоне и двинулся напрямик через поле. Города были расположены так далеко друг от друга, что вскоре я уже не видел никаких огней ни впереди, ни сзади.

«Куда же подевались мои кошачьи глаза? — удивлялся я, перескакивая с камня на камень и спотыкаясь на кочках и ямках. — Да, я слеп, не вижу ни зги».

— Жестокий урок, — прошамкала Лили, припав зашитой щекой к моему плечу. — Ты его усвоил?

— Я не заметил, как ты проснулась.

Она не могла слышать, я ведь не говорил ничего вслух.

— Куда мы идем?

— А куда ты хочешь? — спросил я. — К отцу?

Я постоянно думал об этом, едва узнал, что он жив.

— Нет, в Лондон. — В ее голосе слышалась насмешка. — Да, ты отведешь меня в Лондон.

Она потеряла мать, которую считала живой, и вновь обрела отца, которого считала погибшим.

Но хотела, чтобы я доставил ее в Лондон.

Что за картина пляшет перед ее мысленным взором? Как бы то ни было, эта мечта несбыточна.

Я поведу ее на юг к отцу. Направление то же, и, возможно, со временем Лили признает, что я ей не пара, тем более что ее ждет семья.

Мы пока спрятались под горой Крогодейл. Меня беспокоит близость Джон о’Гроатса. Наверное, весь город разыскивает нас как убийц Мак-Грегора, а ведь даже ребенок доберется сюда всего за час. Но Лили необходимо отдохнуть. Она измучилась, пока я нес ее на руках.

Через минуту отложу дневник и попытаюсь уговорить ее забраться под мой плащ, чтобы согреться. Я представил, как одиноко червю, дрожащему в своей темной пещере. Но если сказать об этом Лили, она рассмеется и решит, что я говорю о плотском желании.

15 января

— Я должен вернуться к твоему отцу, Лили.

Все прошлые дни мы молчали, но то было уже не черное отчаяние, в которое я впал после Оркнейских островов. Я молчал, с головой погрузившись в размышления: следует вернуть Лили Уинтерборну, дабы снять с себя обязательства, и нужно самому вернуться к Уинтерборну, чтобы…

Я не могу думать о том, что скажу ему при встрече. Лишь настойчиво подталкиваю Лили вперед, а когда она больше не сможет идти, вновь возьму ее на руки.

Ее молчание было не угрюмым, а по-настоящему задумчивым. Наверное, в эти бесценные минуты покоя она наконец осознала последствия прошедших недель. Или, возможно, ее губы, скривившиеся от боли в ране, скрывали ее истинное настроение, придавая ей меланхоличный вид.