Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра

А далее, у последней арки моста, прислонившись к статуе Святого Флориана, мой седовласый незнакомец, коего постоянно встречаю, мечтательно устремил взгляд в небеса.

Какое удивительное совпадение приводит этих людей уже в пятый раз в то же самое место, и я вижу их все в тех же позах?! Будто актеры на театре, неизвестно почему повторяют одну сцену. И видит ли сцену еще кто-нибудь, кроме меня? Или это предчувствие событий грядущих, проекция потрясений в далекой перспективе? Одно пока очевидно — люди на мосту не знают меня и ни в чем не отдают себе отчета. Ну что ж, подождем, подождем…

….

Вчера вечером я как всегда гулял в Стршелецком Парке — поднимался на холм; здесь мое любимое уединенное место — сюда почти никто не заглядывает. Парк запущен, почти одичал. Я прошелся по липовой аллее и задержался над обрывом с южной стороны. Шестой предвечерний час — золотой, закатный. Снизу доносится приглушенный шум города, погруженного в вечернюю дымку, колокола перебирают бронзовые четки звуков. В соседнем монастырском саду за решеткой ограды скользят чередой сестры кармелитки. Кажется, в предвечерней тишине я слышу их шепот — «Angelus». Черные одеяния стройными абрисами выделяются на фоне зелени, пурпуром умирающего солнца окрашиваются белые монашеские чепцы… Свернули в сторону между дерев и скрылись из виду. Вскоре зазвучал хор и орган.

Вечерня в часовне, отметил я, снимая шляпу.

На заброшенном теннисном корте пусто. Из асфальта, испещренного трещинами, пробивались редкие кустики травы, безжалостно разорванная металлическая сетка свисала странными клочьями.

Я сел на скамью и задумался.

Вдруг сзади раздался шорох легких шагов. Я обернулся… совсем близко, за решеткой монастырского сада, в роскоши заходящего солнца, стояла стройная, будто могильная стела, монахиня. В снежном обрамлении головного убора ее ангельское лицо обращено ко мне. На мгновение подняла она большие грустные глаза и, казалось, хотела что-то сказать. Я поднялся и невольно шагнул к разделяющей нас решетке. Женщина, вскрикнув, отпрянула. С несказанной тревогой и удивлением я узнал мою невесту.

— Хеленка! — Я бросился к решетке. — Хеленка! Что это значит?

Но прекрасная монахиня уже исчезла: вспугнутой птицей метнулась в чащу монастырских пихт, в поисках спасения, тишины и покоя святой обители…

Подстегнутый ужасными подозрениями, я сбежал с холма и бросился в первую встреченную пролетку — немедленно к Гродзенским! С тревожно бьющимся сердцем крикнул слуге, дома ли панна. В ответ из-за дверей раздался ее милый голос:

— Ну, конечно же, Ежи, я здесь, уже час понапрасну жду тебя, дорогой обманщик! Разве можно так непозволительно опаздывать? Ведь ты, недобрый, обещал быть в шесть!

Чудные руки нежным плющом обвились вокруг моей шеи, а моих губ драгоценной лаской коснулись ее уста. Я, счастливый, смотрел в ее глаза, ласкал руки, прижимал к груди дивную головку.

— Хеленка, Хеленка моя!…

Она забеспокоилась и удивилась…

После дискуссии он пригласил меня на «скромный ужин». Я принял приглашение с величайшим удовольствием и был приятно удивлен, когда вместо ожидаемой убогой мансарды Вируш привел меня в красивую одноэтажную виллу в глубине тихого сада на Парковой улице.

Обстановка поражала суровым аскетизмом. Вируш занимал, собственно, всего две комнаты: спальню, обставленную лишь самым необходимым, и мастерскую — большую, солнечную комнату в несколько больших готических окон. Остальные два помещения занимала обширная библиотека: все стены от пола до потолка заставлены книгами.

Пользуясь отсутствием хозяина, вышедшего дать распоряжения к ужину, я просмотрел несколько рядов, ориентируясь по табличкам, прибитым к полкам.

Преобладали философские произведения. К моему удивлению, Вируш обладал трудами почти всех величайших мыслителей с древнейших времен и до наших дней, собраниями сочинений по психологии, астрономии и естественным наукам; множеством математических исследований. Почти целая стена во второй комнате была отведена «тайному знанию» — наиболее важным работам оккультистов всех времен и народов.

Я как раз разглядывал название на корешке книги какого-то индусского философа, когда за моей спиной послышался голос Анджея:

— Сначала прошу отужинать. А на это, — он глазами показал на длинные ряды переплетенных в коричневый сафьян фолиантов, — достанет времени и позже.

Мы вернулись в кабинет, на столе стояли два чашки дымящегося молока, свежий, ароматный хлеб и масло, на кварцевом блюде прекрасной резьбы краснели осенние яблоки и виноград.