Дэвид Кейс - Таящийся ужас 2

И все же я отнюдь не намеревался причинять ей какой-нибудь вред, я вообще не знал, что буду делать. Дождавшись, когда она пошла назад, к своему одеялу, я вскочил на ноги и вышел на открытое место. Она как раз нагнулась, чтобы поднять трусики. Я стал очень тихо подкрадываться к ней сзади. Она подняла одну ногу и стала продевать ее в трусики, но я, видимо, издал какой-то шум, потому что она резко повернулась и посмотрела в мою сторону.

Я даже не знаю, кричала ли она. Рот ее открылся, но никакого звука я не услышал. То ли она была слишком напугана, чтобы кричать, то ли у меня почему-то перестали слышать уши. Девушка сделала несколько неуверенных шагов назад, потом подняла руки, держа ладони обращенными в мою сторону. Трусики обмотались у нее вокруг щиколоток, страх на лице был неописуемый.

Я медленно пошел на нее, вытянув вперед руки и оскалив зубы. Когда я приблизился, она упала на землю. Взгляд ее ни на секунду не отрывался от моего лица. Даже когда я встал прямо над ней, она продолжала неотрывно смотреть на меня. Казалось, ее страх передался и мне. Я уверен, что хотел лишь напугать ее, но в страхе есть что-то такое… запах страха… он лишил меня контроля над собой. По запаху страх и кровь очень похожи. Я уже ничего не мог с собой поделать, и виной тому была она сама. Да, она сама приблизила меня к этому, точно так же, как до этого завлекла тех мужчин, чтобы они совершили с ней свои омерзительные действия. Я помню, что, когда увидел ее ярко светящиеся белые бедра, двигающиеся накрашенные губы, мне захотелось разорвать, сокрушить, уничтожить ее, вонзить свои когти в ее плоть, так, чтобы брызнула кровь, чтобы можно было покончить с этой бесовской жизнью.

Тогда я и прыгнул на нее.

И все это время она смотрела мне прямо в лицо, пока ее глаза не подернулись пеленой. Мне показалось — она необычно долго сохраняла сознание.

Не помню, что случилось потом, не знаю, сколько времени просидел на четвереньках над ее трупом или что делал с ним. Наверное, если газеты все же правильно описали состояние ее тела, я какое-то время оставался там. Но кроме этого они почти все переврали, и я очень рад тому, что смог сейчас описать, как все было на самом деле. Теперь хоть в одном месте написана правда.

Да, это правда, именно так все и произошло.

За последние две недели я ни разу не притронулся к дневнику. Даже не читал его. Думаю, что описанием последней сцены я крайне переутомил себя, так что надо было освободить мозг от последствий болезни и на некоторое время расслабиться. Как все-таки плохо, что современная цивилизация оставляет человеку так мало времени для расслабления. Мне еще повезло, что я, в отличие от некоторых безумцев, никогда не имел привычки гоняться за деньгами, успехом или так называемым счастьем. Разумеется, я не стал бы возражать, если бы все это у меня так вот вдруг оказалось, однако и не опечалюсь, если останусь без ничего. В конце концов, я достаточно мужественный и разумный человек, хотя мне надо было бы появиться на свет на несколько сотен лет раньше. Впрочем, я не жалуюсь. Никогда не любил хвастать, но мне почему-то кажется, что когда-нибудь я смогу установить гармоничные отношения с собственной болезнью, научусь относиться к ней так же, как к любым другим сторонам своей жизни. Если на то пошло, это ведь всего одна-единственная ночь в месяце, так что страдать мне приходится не чаще, чем двенадцать раз в году. А ведь могло бы быть и хуже, гораздо хуже.

Повсюду бродит масса болезней, просто они общеизвестны и их воспринимают как должное, тогда как мой недуг остается уникальным и потому кажется намного более ужасным, чем он есть на самом деле. Во всяком случае, моя болезнь не столь страшна, как, скажем, рак, проказа или полная слепота. Пожалуй, лишь собственное тщеславие заставило меня относиться к ней с повышенным вниманием, а потому я очень рад, что смог отбросить подобные мысли и начать относиться к ней так, как она этого заслуживает. Если это испытание было ниспослано свыше, чтобы испытать меня, то уж тем более нельзя ударить лицом в грязь. Я сейчас счастлив как никогда, потому что впервые за все это время ощущаю ясность мыслей и отношусь к своему пороку так же спокойно и ровно, как привык относиться ко всем другим вещам. И агонию свою я воспринимаю так, словно это некая разновидность удовольствия, ну, или, по крайней мере, относительного счастья. Я научился сосуществовать со своей болезнью точно так же, как привык мириться с жестокостью общества или с дефицитом интеллекта Элен.