Михаил - Московский завет

«Побрали бы черти этих Бутурлиных с их зеркальными забавами!», - подумал генерал-губернатор, когда, распахивая дворцовую дверь, наткнулся на собственное отражение.

Переступив порог, Ростопчин неожиданно очутился в зеркальной галерее, выстроенной на манер версальского дворца радости и веселья. Новая реконструкция не затронула ни фасада, ни пристроек дворца, а была проведена изнутри, причем в вычурной манере, которую так не любил Петр, а Екатерина подозревала в недопустимом вольномыслии.

Дворец показался Ростопчину выеденным изнутри червями яблоком, вводящим посетителя в оптические искушения. Он представлял собою лабиринт бесконечно перетекающих друг в друга зеркал, Вавилонской башней сознания.

От несдерживаемой ничем оптической игры любой предмет, находящийся в нескончаемом зеркальном лабиринте, не просто умножался на бесчисленное число копий, но, переносясь из зала в зал, из комнаты в комнату, от пола к потолку приобретал достоверную форму и объем, находясь повсеместно.

Всматриваясь в свою копию на другой стороне, разглядывая притаившихся в темных углах двойников, Ростопчин с омерзением подумал, что точно так же в душе человеческой заводятся бесы, проникая в самые сокровенные ниши с помощью обыкновенных оптических иллюзий...

Ветхий, ссутулившийся старик появился внезапно, возник ниоткуда посреди залы в заношенном стеганом халате и войлочных тапках на босу ногу.

«Выпрыгнул словно черт из табакерки!» - Ростопчин вздрогнул от неожиданности, но тут же рассыпался отрепетированной придворной любезностью:

- Драгоценнейший Петр Александрович! Как же несказанно рад видеть вас в прекрасном здравии в эти тяжелые, полные треволнений дни!

- Что же мне волноваться, раз я уже четверть века в покойники назначен? – Едко заметил Бутурлин дребезжащим голосом. – По делу ко мне не ходят, интереса же для общества не представляю никакого. Ума не приложу, зачем только ваша светлость ко мне приперлась?

Генерал-губернатор учтиво поклонился и, словно не замечая колкостей Бутурлина, растягивался в улыбке, театрально раскидывая руки:

- Простите, любезнейший, что без доклада! Война, знаете ли, не только огрубляет нравы, но и опрощает даже самые изысканные манеры! Ныне все стали варварами, подобно вторгшимся в наши пределы одичавшим галлам!

Ростопчин живо подскочил к старику, стиснул в объятиях, боясь упустить из виду в бесконечном зеркальном калейдоскопе.

- Чего же вы, батюшка, меня тискаете? Чай не девка! – Бутурлин, кряхтя, силился освободиться от рук генерал-губернатора. – Я вам не народ, которому вы приставлены любовь показывать. Мне на ваше благорасположение может и вовсе наплевать…

- Каков шутник! – продолжая по-медвежьи давить старика, Ростопчин еле сдерживал бушующий в его душе гнев. – Зря, ох, как зря вы, Петр Александрович, покинули свет! Такой изысканный шутник и острослов стал бы драгоценнейшим украшением любого общества! Утешением для старцев, примером для молодых!

- Этот свет я еще не покинул, - наконец выскользнув из рук генерал-губернатора, облегченно вздохнул Бутурлин. – Немощен я, стар… Томим черной меланхолией и грудной жабой… Позвольте хотя бы дожить последние мгновения в уединении и покое. Посему от вашего общества покорно прошу меня извинить!

Старик жалобно посмотрел на желчное лицо генерал-губернатора и с тоской понял, что этот черт пришел по его душу и без желаемого никуда отсюда не уйдет.

Покряхтывая и ощупывая намятые бока, Бутурлин повел незваного гостя бесконечными зеркальными комнатами, пока, оказавшись возле большого зеркала в серебряной оправе, они внезапно не провалились в темную малюсенькую каморку, чуланчик, где обычно хранят ненужные до праздника рождественские украшения и маскарадные костюмы.

- Вот, батюшка, пожалуйте в мое земное пристанище, - словно раскрывая страшную тайну, Бутурлин обвел рукой свое убогое жилье. - Оказывается, человеку надобно совсем немного для подлинного счастья. Всего-то уединение и покой, сиречь, гробовое подобие! Жизнь должна льнуть к могиле, стало быть к концу всяческих земных треволнений…

Привыкая к тусклому свету коморки, Ростопчин с интересом оглядывал добровольный склеп старого отшельника. Ни единого окна. У одной стены – деревянный топчан, у другой – стол с разложенным пасьянсом. Вверху – икона с негасимой лампадкою, под ней – бюст философа Вольтера работы Гудона, на котором старый пересмешник смахивает на распутную старуху. Глиняный кувшин с водой, ночной горшок. Смесь тюремной камеры и кельи монаха. Конура душевнобольного. Склеп мертвеца.