Танит Ли - Сабелла

Камень был гладкий, как шелк, то ли полированный, то ли отшлифованный временем. И, как и на других останках древней культуры Нового Марса, на нем не было ни грязи, ни пыли, словно рядом постоянно работали пылепоглотители. Я ощупывала его поверхность, и мои пальцы наткнулись на щель. В щели лежал кристалл, тоже атласно-гладкий.

Когда я поднесла находку к свету и стала разглядывать, кристалл был непрозрачным и тусклым. Размером и формой он напоминал небольшую сливу. С одного, более узкого конца в камень было вделано колечко. Мне было всего одиннадцать лет, но я узнала в металле кольца сплав, который окрестили ареумом, не поддающийся воспроизведению материал метеоритов, разбившихся на нашей планете.

Поэтому я зажала свое приобретение в кулаке и вынесла его на свет.

По закону Нового Марса все найденные останки древней цивилизации являются собственностью Федерации, то есть собственностью Земли. Я знала это, но не собиралась отказываться от подарка, который принес мне день, так много отобравший у меня.

Я сидела на диком лугу за плотиной и то подбирала, то снова роняла камень. Он был некрасив, даже уродлив, но необыкновенно приятен на ощупь, и я гладила его.

Налюбовавшись, как солнце погружается за край мира, я поспешила домой. У меня начались первые спазмы, и книгофильм рекомендовал мне, каким обезболиванием лучше воспользоваться. Возвращаясь в поселок, по дороге я зашла в аптеку. Я была обречена, но знала свои права.

На улице, вдыхая запах аниса с нашей лужайки перед домом, я снова взглянула на кристалл, и оказалось, что он больше не был тусклым. Он стал чистым и ярким, как хрусталь, как бриллиант, и его внутренние грани подмигивали звездам. Я рассудила логически: тепло моей руки и мои поглаживания очистили камень от наслоений.

Мать не сочла нужным объяснить мне, как прекрасно, что я стала женщиной, а я не сочла нужным рассказать ей о находке.

Я сэкономила карманные деньги и купила цепочку из белого металла в лавке на другом конце поселка. В те времена я никогда не носила кулон на людях — только у себя в спальне. Оставшись одна, я надевала его, и камень ложился на мою кожу, в ложбинку меж грудей, которые так быстро росли. Когда я носила его, моя тайна тревожила меня, и во мне волнами поднимались чувственность, и страх, и… какой-то странный голод, хотя я не понимала, чего мне не хватает, пока мне не исполнилось четырнадцать.

В тринадцать с половиной я стала носить кулон постоянно. У других девочек на груди болтались крестики, медальоны или амулеты на удачу. Моим амулетом был кулон. Никто не видел его. Никогда. Если в школе приходилось принимать душ или переодеваться, я обматывала его изолентой. Девчонки смеялись надо мной. Они меня не любили, поскольку я была не такая, как все. У меня не было отца, и матери моих одноклассников недолюбливали мою мать — она была вдова с некоторым количеством денег, вдруг она станет соблазнять их мужей? Их дочери интуитивно заразились этой неприязнью. Когда моя красота сделалась несомненной, они стали относиться ко мне еще хуже, хотя и мальчишки не питали ко мне особой привязанности: я не была покорной, униженной или сломленной и не восхищалась ими. В общем, я была слишком красивой, чтобы быть привлекательной.

Не знаю, как и почему я оказалась на шоссе у пивной в ту ночь. Нетерпение, голод. Когда тот парень подцепил меня, я была польщена и очарована. У него были ярко-голубые глаза, светлые волосы и машина с ручным управлением. Он сказал, что мы поедем в кино, потом в придорожное кафе и на танцы. Но вместо этого он съехал с дороги и остановил машину под раскидистыми и влажными древовидными папоротниками.

Что такое секс, я тоже знала. Мы все знали. Нам объяснили это на уроках, а потом велели выкинуть из головы до поры. Парень же объяснил мне своими руками и губами, что секс — вовсе не то, что следует выкидывать из головы. Я вся трепетала, но тут почувствовала, как камень пульсирует у меня меж грудей. Я была так зачарована его биением, что уже не замечала, что делает со мной парень, ощущения смешались, и средоточием их был кристалл у меня на груди. А потом мой первый любовник уложил меня на спину и попытался мною овладеть, но когда у него не получилось проникнуть в меня легко, он стал действовать силой. Не то чтобы я пыталась помешать ему, но меня будто грубо порвали, как платье. Кровь кипела. Он научил меня целоваться, от поцелуя кровь приливала к самой коже. Его шея оказалась в дюйме от моих губ. Все произошло так естественно — я приникла губами к его плоти, и мои зубы пронзили его вену. Когда он закричал, я решила, что это от боли. Он держал меня за руку, сдавив мою кисть так, что она превратилась в сплошной черный синяк, а другой рукой вцепился в сиденье, на котором мы лежали, и рвал ногтями его обивку. Он кричал: «О Боже! О Боже!». Потом он перестал кричать. Его тело еще подергивалось, но в конце концов прекратилось и это.