Брайан Ламли - Демогоргон

Так решил Каструни, но еще до того как разразилась гроза. Гроза? Но столь странной грозы молодому греку видывать еще не приходилось — а ведь живя на восточном побережьи Кипра бывали просто ужасные грозы! Но они, как правило, бывали только в строго определенное время года, эта же явно никаких сезонов не признавала.

Молнии, казалось, сверкали прямо над Хоразином. Создавалось впечатление, будто гроза разыгралась лишь над древним городом. Черные, похожие на медленно вращающееся над самой землей колесо тучи, буквально кипели, в ставшем совершенно непроницаемым всего за какие-нибудь пятнадцать минут небе.

И, тем не менее, дождя не было — только ослепительно сверкающие молнии и сопровождающие их раскаты грома. Но не гром в основном беспокоил Каструни — его он уже наслышался на своем веку — самым страшным оказались молнии.

Стоя над резко уходящим вниз, к Галилейскому морю, обрывом, Каструни вдруг почувствовал себя совершенно беззащитным перед молниями, высвечивающим его силуэт на фоне окружающей тьмы. Каждая вспышка ярко выделяла его и среди окружающего пейзажа сразу становилось ясно — это чужой.

Он явился сюда в одиночку якобы с тем, чтобы обеспечить безопасность Гуигоса и иракцев, но теперь в свете сверкающих молний вполне мог сыграть и совершенно противоположную роль. Сейчас его силуэт среди скал был очень заметен и кто-нибудь мог обратить обратить на него внимание.

Поэтому он просто обязан был возвращаться кружным путем, перебегая от одного естественного укрытия к другому, ища для себя любые мало-мальски подходящие расщелины или камни, а впридачу стараясь, чтобы перебежки совпадали с периодами кромешной тьмы между вспышками молний. Все это крайне замедляло его возвращение.

И вот, когда до полуночи оставалось всего несколько минут, Каструни вдруг увидел сбившихся в кучу и дрожащих от страха ослов, освещаемых ослепительными зигзагами молний, и понял что попал куда надо. А дождя все не было.

Это было странно… ОЧЕНЬ странно. Греку-киприоту казалось что воздух буквально насышен энергией сродни электрической: он чувствовал как потрескивает при прикосновении кожа, только наощупь она сейчас была не сухой и наэлектризованной, а какой-то скользкой, вроде кожи несвежей рыбы.

Он заметил возвышающуюся над зияющим отверстием входа в подземелье плиту, поспешил туда и, остановившись лишь на мгновение, чтобы зажечь свечу, начал спускаться вниз. Фитиль разгорелся и постепенно стали видны уходящие в недра земли каменные ступени. В этот момент откуда-то снизу до его слуха вдруг донесся какой-то звук. Чуткий Каструни тут же целиком обратился в слух, а когда понял, что именно за звуки раздаются из-под земли, от ужаса кровь буквально застыла у него в жилах, а сам он будто примерз к ступеням. С выпученными глазами, вставшими дыбом волосами он наклонился вперед и стал прислушиваться.

Звуки послышались снова: безумный все нарастающий хохот, переходящий… или не совсем?… в крики? Что же во имя… ? Смех, вопли и… жужжание? Жужжание…

… бесчисленных мух!

Они вырвались из темноты как облако и тут же окутали Каструни — закружились так близко от него, что на лице он чувствовал дуновение ветерка от взмахов бесчисленных крылышек. Мух было так много, что они слились в одну синевато-черную отливающую металлом подвижную завесу, а потом миновали его и устремились наружу — прямо в грозовую ночь. Да, это несомненно были мухи: мясные — или так называемые песьи — мухи крупные как пчелы! Обычно они заводились в испорченном мясе или на загнивающих ранах на теле живых существ!

По спине Каструни пробежал холодок ужаса. Что бы ни происходило там, внизу, это явно было не по нему. Лучше не спускаться вниз. Он попятился назад, поднялся на несколько отделяющих его от выхода ступенек, выскочил наружу и отбежал к полуобвалившейся стене неподалеку. Там он укрылся среди камне и впился взглядом в темную дыру входа. И не успел Каструни замереть в своем укрытии, как до него снова донеслись крики — крики, подобных которым ему еще в жизни не приходилось слышать и, как он надеялся, никогда в жизни больше услышать не придется. Они были исполнены предсмертной муки, агонии, невыносимой боли, они будто возвещали о неотвратимом приближении самой Смерти.

Но тогда ЧТО же это была за смерть?

Никакие деньги теперь не удержали бы Каструни. Ни деньги, ни сокровища, ни любые, даже самые щедрые посулы. В принципе, он не был особенно суеверен, и к тому же далеко не глуп. Там под землей явно умирали люди, причем умирали в старшных, невероятно жестоких мучениях. И он понимал, что это наверняка дело рук Гуигоса, поскольку именно его смех доносился снизу — точнее сказать его, но только какой-то поразительно молодой! В нем чувствовалась сила, порожденная явно не на земле, а в преисподней, и сейчас его раскаты смех почти заглушали отчаянные предсмертные вопли иракцев.