Брайан Ламли: Дом Дверей

Хамиш Грусть полностью соответствовал своей фамилии. Он сорок четыре года прослужил егерем у землевладельца из Эрна. До этого он пытался изучить профессию столяра, но когда ему исполнился двадцать один год, он получил документы о совершеннолетии и обрел свободу. И тогда Хамиш решил не уродовать, а беречь деревья… Когда же ему стукнуло шестьдесят пять, он вышел на пенсию, как большинство добропорядочных шотландцев. С осторожностью управляясь с делами, он жил на проценты от своих сбережений, а не на смехотворно крошечную пенсию.

Долгие годы он тщательно скрывал свое презрение к землевладельцу, которому служил. Так было до вечера, когда Хамишу исполнилось шестьдесят пять лет. А случилось это второго мая тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Так вот, в этот вечер Хамиш в последний раз вышел из конюшни, пересек лужайку для выгула лошадей, подошел к большому гранитному дому, спрятавшемуся в самом сердце огромного леса, и поднялся в покои работодателя. Там Хамиш еще раз прикинул, сколько он заработал за эти годы, сложил на полу в одну кучу ружье, записную книжку, собачий свисток и остальное снаряжение, положенное егерю, и сверху пристроил заявление, что уходит на пенсию. Это было его право. Ему исполнилось шестьдесят пять, а в трудовом договоре говорилось, что именно в этом возрасте он может уйти на пенсию.

– Но… что же я стану делать без вас? – пробормотал престарелый землевладелец, пораженный действиями лесничего. – Чем вы будете заниматься?

Хамиш Грусть считался самым важным человеком в его охотничьем хозяйстве. Конечно, в этом поместье служили и другие егеря, но не было ни одного такого же опытного и трудолюбивого.

– Дерьмовое у тебя воображение, – усмехнулся Хамиш. – Я стану делать то же, что ты делал последние сорок четыре года – ни хрена! И за мной сохраняется право появляться в Лаверсах и осматривать озеро. Вот этим я и займусь. Стану убивать время за рыбной ловлей и чтением книг… Мне ведь не так много и осталось.

Он так и сделал.

Следующие десять лет Хамиша не отличались разнообразием: он вставал пораньше, завтракал, открывал окна, выходящие на озеро Тэй, и делал дыхательные упражнения. В девять часов он выкатывал из сарая велосипед и, если погода позволяла, неплохо проводил времечко на восточном берегу, отъехав миль на семь к Киллину. А еще он мог заехать к старому другу, прикованному к постели, который находился при смерти уже лет пятнадцать и за время своей болезни так ни разу и не приблизился к роковой черте. Беспородный пес Хамиша – Барни, всегда семенил рядом с хозяином. Утренний моцион они совершали вдвоем.

Но в одно прекрасное воскресное утро в середине июня тысяча девятьсот девяносто четвертого года, через несколько недель после семидесятипятилетия Хамиша, одно событие нарушило размеренную жизнь старого егеря…

Утро выдалось ясным. Такие дни обычно бывают зимой. Проехавшись на велосипеде, он окончательно проснулся. Ежедневные велосипедные прогулки всегда бодрили его… но тут Хамиш неожиданно наткнулся на странное место. Увиденное его поразило!.. Хамиш даже переехал на правую полосу дороги. Его взору предстала невероятная картина, это было попросту невозможно!

Скрюченные руки егеря крепко сжали руль велосипеда, и переднее колесо повело. Барни, трусивший рядом, взвизгнул и едва успел убрать лапу, когда Хамиш резко затормозил.

Бывшей егерь остался сидеть в седле велосипеда, поставив одну ногу на землю. С недоверием уставился он на открывшуюся ему картину. То, что он увидел, выглядело поистине удивительно. Перед Хамишем возвышался дом, или даже особняк. На самом деле, строение со всеми этими башенками и цитаделями немного даже походило на замок. Дом стоял между двойными отрогами, спускавшимися от вершины роскошного холма Бена Лаверса. Таинственное здание уходило фундаментом в седловину оползня между отрогами и вытянулось до обрывистого спуска, где сквозь тонкий слой торфа кое-где проклевывался обнаженный гранит. Точно – это был замок! Но он ничуть не походил на другие замки такого же размера. Он выглядел удивительно. В Шотландии было полным-полно замков, но для такого человека, как Хамиш Грусть, все они выглядели на одно лицо. Если говорить откровенно, то все напоминали тот, что возвышается на горе Эдинбург.