Роберт Мазелло - Кровь и лед

— Вас так удивляет тот факт, что мы муж и жена? — спросил Синклер. — Она об этом не упомянула?

— Просто я об этом ее не спрашивал.

— Просто не спрашивали? — Он кашлянул и с сомнением покачал головой. — А может быть, не хотели знать правду?

— О чем вы говорите?

— Пожалуйста, не надо принимать меня за дурака.

— Я и не принимаю…

— Я офицер на службе ее величества, улан Семнадцатого полка, — произнес он со сталью в голосе. Подняв скованные руки, позвенел прикрепленной к стене цепью и добавил: — И не будь я в таком невыгодном положении, вы очень скоро пожалели бы о том, что посмели водить меня за нос.

Майкл, удивленный внезапной переменой в поведении Синклера, встал. Пиво так повлияло? Может, алкоголь на человека в его состоянии оказывает какое-то особое воздействие? Или эти перепады настроения — особенность его характера? Какой бы крепкой ни была цепь, Майкл отошел от лейтенанта на несколько шагов.

— Вы хотите снова позвать охранника? — издевательски бросил Синклер.

— Мне кажется, вам не охранник требуется, а врач, — ответил Майкл.

— Что?! — воскликнул лейтенант. — Опять эта негритянка?

— Доктор Барнс.

— Эта сука постукивала по мне, как бармен по пивному бочонку!

Да что здесь происходит? Что с ним случилось? Синклер буквально за несколько минут превратился в настоящего безумца, а в его налитых кровью глазах сверкал очень недобрый блеск.

Прогулочным шагом в кладовую зашел Франклин. Его густые усы были сплошь покрыты инеем.

— Ну как? Все стишки друг другу почитываете? — спросил он.

Увидев, что Майкл с озадаченным видом стоит поодаль от узника, он сразу понял, что беседа не заладилась.

— Все в порядке? — спросил он журналиста, но, не получив моментального отклика, добавил: — Что мне делать?

— Думаю, стоит пригласить сюда Шарлотту. А может быть, и Мерфи с Лоусоном заодно.

Франклин бросил на Синклера подозрительный взгляд и стремительно исчез.

Майкл неотрывно глядел на лейтенанта. Тот, сидя на краю койки, тоже буравил журналиста красными воспаленными глазами.

И вдруг размеренным голосом, каким он ранее декламировал четверостишия поэмы, Синклер произнес:

— «Сирот проклятье с высоты свергает духа в ад; но ах! Проклятье мертвых глаз ужасней во сто крат!» — Его собственные глаза в этот момент горели взглядом настоящего убийцы. — Вы знаете эти строки?

— Нет. Не знаю.

Синклер побарабанил костяшками пальцев по обложке старинной книги.

— Теперь будете знать, — осклабился он. — И не говорите потом, что вас не предупреждали.

24 декабря, 20.15

Хоть Элеонор и постаралась тщательно скрыть все улики, вскоре она поняла, что ее страшный секрет раскрыт. Да, ей никто не сказал ни слова, однако остальные мешочки с кровью из лазарета исчезли. К тому же доктор Барнс смотрела на нее как-то настороженно.

Элеонор почувствовала себя пристыженной и, по правде говоря, оскорбленной из-за своей отвратительной потребности, в то же время ей стало страшно. Что она будет делать, когда ее снова начнет одолевать нестерпимая жажда крови? А она начнет одолевать, сомнений в том никаких. Иной раз удавалось обходиться без крови по нескольку дней, а то и недель, но чем дольше длилось воздержание, тем настойчивее жажда заявляла о себе и тем сильнее подталкивала Элеонор против ее воли к тому, чтобы ее утолить.

Но как признаться в своей омерзительной нужде? Кому она может довериться?

Она поглядела из окна своей маленькой тюрьмы на замерзшую площадь с флагом в центре. Неподалеку от флагштока стоял высокий мужчина в пухлой одежде с капюшоном на голове и всматривался в свинцовое небо. В рукавице он держал нечто, напоминающее длинные ломтики бекона.

Несмотря на то что под всеми этими пальто, шапками и сапогами узнать человека было трудно, интуитивно Элеонор догадалась, что это Майкл.

Сквозь завывание неутихающего ветра она услышала, как он громко свистнул, продолжая смотреть в небо, а через несколько секунд появилась птица. Возможно, она сидела на крыше лазарета. Грязно-серая птица с крючковатым клювом спикировала Майклу прямо на голову, однако тот нагнулся, и она села на капюшон. Элеонор услышала, как он засмеялся, и тут только поняла, что уже давно не слышала, чтобы кто-то так искренне и радостно смеялся. Звук смеха, который она не слышала, кажется, целую вечность, показался ей одновременно и непривычно-чуждым, и таким естественным. Ей так захотелось очутиться снаружи, побродить по снегу и присоединиться к веселой компании. Посмеяться над проделками нахальной птицы, подставить лицо солнцу, пусть и столь чахлому, и ощутить его лучи у себя на веках.