Андрей Дашков - Бледный всадник, Черный Валет

(Иногда священнику казалось, что «мертвец» волочит за собой колеблющиеся белесые сопли — жевательную резинку, растянутую в тончайшие нити; резинку, которую пережевывал злобный урод, гоблин из углерода, поселившийся внутри сгоревшего мозга. Ох и фантазер он был, этот священник! «Смотри, не обмолвись в присутствии ведьмы о подобной глупости!» — напомнил он себе.)

Ведьма, конечно, была с ними. Свою часть работы она выполнила честно. Никто не заблудился и не был принесен в жертву. Правда, в последнем имелись веские основания сомневаться…

Хорошо, что старуха хотя бы не задавала вопросов и не отпускала язвительных замечаний. Видимо, тоже почувствовала важность происходящего. А может быть, просто опасалась священника и его черного напарника. Мысль об этом доставляла попу немалое удовольствие…

Так эта странная, мягко выражаясь, троица, двигавшаяся в связке взаимной симпатии, появилась на окраине Ина. Впереди брела Полина, за нею — игрок с обугленным лицом, резиновыми кистями и фасеточными глазами насекомого, а где-то в безопасном отдалении по их следам пробирался священник.

Как только трясина осталась позади, ведьма предпочла отделиться от компании и заковыляла к себе домой. Она рисковала. В кармане ее пальто был спрятан предмет, ради обладания которым и Заблуда, и Ферзь, не задумываясь, нарушили бы ими же самими установленные правила игры. Предмет подвергся небольшой модификации в чреве Большой Мамы и превратился в психическую мину. В чем заключается ее действие, Полина не знала. И не могла узнать — ведь у нее не было видеодвойки.

Священник замешкался. Теперь, когда ему нужно было принимать решения, а возможность истребить всех, кто творил зло и кого он ненавидел, стала вполне реальной, на него обрушилась непривычная тяжесть ответственности. Ведомый симбионт, обозначенный в файлах реаниматора жаргонным словечком «Феникс» (остряки они были, эти ребята из лаборатории, которым сейчас наверняка черти запихивали в аду во все свободные дырки!), остановился и ждал, пока снова зажурчит жалкий ручеек мыслишек, изливаясь из ссохшихся поповских мозгов, — мыслишек по поводу того, что делать дальше. Вернее, не ждал, конечно, — ему было плевать на священника, город Ин, всю планету и на самого себя. Он был бы просветленным, если бы не был таким непоправимо мертвым.

…Слева виднелась крыша монастыря «Исследовательниц глубокого космоса», справа разлеглось пастбище, принадлежавшее Ферзю. Ну а впереди был город, пускавший вонючий дым из труб. Если бывает место без радости, то вот оно…

Еще не поздно было все отменить. Повернуть обратно. Убраться к черту. Сдохнуть… Как трудно решиться и сделать первый шаг по дороге в ад…

Священник закатал рукав рясы и посмотрел на скарабея, который останется на его предплечье до конца дней — то ли родимое пятно, то ли ожог, то ли искусная татуировка. Память о визите к Большой Маме. Теперь он тоже был помечен зловещим знаком, клеймом чуждого культа — и кто тогда был его истинным хозяином? Кто заказывал музыку? Кого он только что предал? Кому оставил в заклад свою предположительно бессмертную душу? И не наступил ли момент истины — когда бессмертие ужасает сильнее, чем близкий конец краткого, печального и безнадежного земного пути?..

Священник сел на землю, привалившись к какому-то пню и не замечая холода. Он оправдывал свое бездействие тем, что ему надо подумать. С этой позиции он мог видеть только черную голову Феникса, застывшего будто изваяние. Он велел ему сесть. Не торчать на виду. Вернее, ПРЕДСТАВИЛ себе, что Феникс садится. Тот мгновенно присел и прекрасно замаскировался.

Эта жуткая полуорганическая машина уничтожения поражала священника своим совершенством. Почти завораживала. Искушала демонической силой и демоническими возможностями. «Господи, дай мне немного мудрости… — прошептал священник. — И не дай сотворить еще больше зла». Теперь, когда цель находилась так близко, зло показалось ему размытым и безликим. Оно гнездилось во всех головах без исключения, но не мог же он убить их ВСЕХ?!

Зло перетекало в добро и наоборот — как день и ночь. То, что одно было немыслимо без другого, не меняло сути дела. Как и то, что дуализм растворялся в святости.

Священнику было далеко до святости. Равновесие явно нарушено — давно и почти непоправимо. Возьмись он заново взвешивать добро и зло — и он возьмет на себя слишком много. Если бы кто-нибудь сделал это за него… Например, судьба. Почему бы не свалить все на судьбу? Так получилось. Извините. У меня не было другого выхода…