Абрахам Меррит - Гори, ведьма, гори! (сборник)

В нем говорилось, что гибель Иса вызвал повелитель Карнака. Именно он «соблазнил Дахут Белую, дочь короля, как она до этого соблазнила и уничтожила многих мужчин». Далее говорилось, что «красота этой волшебницы была так велика, что повелитель Карнака не сразу набрался решительности, чтобы уничтожить ее и злой Ис»; и что она родила ребенка, дочь; и что, открыв ворота морю, Карнак бежал с дочерью, а тени Иса вынесли его в безопасное место, точно так же, как они подгоняли волны, утопившие Дахут и ее отца, которые преследовали Карнака.

Это, особенно в свете теорий де Кераделя о наследственной памяти, поразило меня. Во–первых, помогало понять замечание мадемуазель о том, что я «помню». И давало еще одно объяснение, пусть абсурдное, тому, почему я произнес эти два названия. Если эта Дахут происходит непосредственно от той Дахут, может, и я происхожу прямо от владыки Карнака, который «соблазнил» ее. В таком случае контакт с Дахут мог привести в действие одну из пластинок в моем мозгу. Я думал, что Алкар–Аз и Собиратель должны были произвести очень сильное впечатление на владыку Карнака, моего предка, и поэтому именно эта пластинка ожила первой. Я улыбнулся этой мысли и подумал об Элен. Что бы там ни было, но я помнил о вечернем свидании с Элен и радовался ему. У меня также свидание с Дахут, но что с того?

Я взглянул на часы. Пять часов. Достал носовой платок, и что–то со звоном упало на пол. Браслет. Он лежал и смотрел на меня черным глазом. Я смотрел на него, и жуткое чувство узнавания становилось во мне все сильней и сильней.

Я пошел в клуб переодеться. Выяснил, где остановились де Керадели.

Послал Элен телеграмму.

Прости. Неожиданно вызван из города. Некогда позвонить. Позвоню завтра. Люблю и целую.

Алан

В восемь часов вечера я передавал свою карточку мадемуазель.

Это был один из больших жилых домов с башнями, выходящих на Ист Ривер: роскошный дом; его самые дорогие квартиры выходят окнами на Блеквелл Айленд, где содержатся отбросы общества, мелкие преступники, недостойные общественной жизни Синг–Синга, строгостей Деннмора или чести жить в других аналогичных крепостях цивилизации. Это мусорный ящик общества.

Жилой дом де Кераделей – зенит, презрительно глазеющий на надир.

Лифт поднимался все выше и выше. Когда он остановился, лифтер нажал кнопку и через одну–две секунды массивные двери разошлись. Я вышел в холл, похожий на прихожую средневекового замка. Услышал за собой шум закрывающейся двери и оглянулся. Два человека опустили занавес, скрывавший дверь.

Чисто по привычке я обратил внимание на рисунок занавеса – привычка путешественника, автоматически намечающего ориентиры для возможного вынужденного отступления. На занавесе изображалась морская женщина, фея Мелузина, во время своего еженедельного очищающего купания. За ней наблюдает удивленный муж – Раймон Пуатье. Старинный занавес.

Люди у занавеса – бретонцы, смуглые, коренастые, но одеты они так, как не одеваются в Бретани. На них свободное зеленое одеяние, тесно перепоясанное, а на груди, на черном фоне, справа, тот же символ, что и на браслете. Мешковатые коричневые брюки, кончающиеся под коленом и плотно завязанные, похожие на брюки древних кельтов или скифов. На ногах сандалии. Когда они брали у меня пальто и шляпу, я приветствовал их на бретонском, как благородный человек приветствует крестьянина. Они смиренно ответили, и я заметил, как они обменялись удивленными взглядами.

Они отвели в сторону другой занавес, и один из них нажал на стену. Открылась дверь. Я прошел через нее в удивительно большую комнату с высоким потолком, обитую древним темным дубом. Комната была тускло освещена, но я заметил кое–где резные сундуки, астролябию и большой стол, покрытый книгами в кожаных и велюровых переплетах.

Я повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как скользнула на место дверь, и стена оказалась внешне сплошной. Тем не менее я решил, что в случае необходимости найду выход.

Двое провели меня через комнату в ее правый угол. Опять отодвинули занавес, и меня окутал мягкий золотой свет. Они поклонились, и я прошел на этот свет.

Я находился в восьмиугольной комнате более двадцати футов в длину. Все ее восемь стен покрыты шелковыми шпалерами исключительной красоты. Все сине–зеленые, и на каждой какая–нибудь подводная сцена: рыбы странных форм и расцветок плавают в лесах бурых водорослей… анемоны, похожие на фантастические цветы, машут над ртами смертоносными щупальцами… золотые и серебряные стаи крылатых змей караулят свои замки из коралла. В центре комнаты стол, на нем старинный хрусталь, прозрачный фарфор и старинное серебро, все блестит в свете высоких свечей.