Андрей Лысиков - Инфекция

— Алло… — сказано это было очень тихо, словно собеседник на другом конце линии осип.

— Кирилл? — Вадим не мог поверить, что это был голос его товарища.

— Я. А это кто? — не нужно было быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, что Кирилл сейчас чувствовал себя еще хуже, чем он сам, тем не менее, Вадим не торопился прерывать разговор.

— Кир, это я, Вадим. Ты что, не узнал что ли?

— А-а-а, привет, Вадик. Как дела? — абсолютно равнодушная интонация. С такой интонацией можно было поинтересоваться у случайного прохожего, который час, перед тем, как оставить его без часов и кошелька.

— У меня так себе. Ты как себя чувствуешь, Кир?

В трубке повисло молчание, и он подумал, что приятель ему уже не ответит, когда внезапно до него донеслись звуки, в которых Вадим практически безошибочно распознал плач. Его друг, здоровый парень двадцати шести лет, мускулистый, широкоплечий, плакал как ребенок.

— Вадик, мне так плохо… Недавно проснулся, даже подняться с кровати не смог. Моя мама сегодня не работает, она сразу врача попыталась вызвать. А там ей говорят, что все врачи на выезде! Ты представляешь?

— Нет, Кир, извини, но я себе такого представить просто не могу, — он говорил истинную правду. — Что у нас в Москве, клиник что ли мало?

— Вот она их сейчас и обзванивает. Черт! — рядом с телефоном со стороны Кирилла явно что-то с жутким грохотом упало и разбилось. — Извини, я тут пробовал встать на ноги и свалил с тумбочки мамин графин. Теперь расстроится. Я чувствую, — без всякого перехода вдруг заговорил он, — что у меня очень высокая температура. Я уже выпил не меньше трех таблеток аспирина, но жар не спадает. Что это может быть, как ты думаешь?

— Не знаю, Кир, не знаю. Может, мы вдруг одновременно простудились?

— Ты что, тоже чувствуешь себя заболевшим?

— А то! У меня как будто черти внутри костер разожгли и хороводы водят теперь вокруг него. Голова кружится…

— Вот и у меня то же самое. Ладно, приятель, пойду я, пожалуй, прилягу. Что-то мне совсем нехорошо. Пока.

— Бывай, дружище, — сказал Вадим мобильнику, когда из него уже раздавались короткие гудки. Он бросил телефон на диван и сам уселся рядом. Взял в руки пульт от телевизора и попробовал его включить, но кинув взгляд в угол, увидел, что вилка валяется на полу, и надо вставать, чтоб воткнуть ее в розетку. А вставать очень не хотелось да и представляло некоторые трудности.

Он взбил себе подушку, улегся обратно на диван, пытаясь унять головокружение, и сон быстро сморил его. За окном на столицу упала ночь, и в небе замерцали первые звезды.

Она пришла в себя и обнаружила, что лежит на полу. Голова гудела, в ушах стоял звон. Затылок довольно сильно болел, вероятно, ушибла его при падении, хотя ковер немного смягчил удар. Приложись она так к паркету, и может быть уже не пришла бы в себя… Ирина мрачно усмехнулась — может, ей и не стоило приходить в себя. Ради чего? На кровати лежал любимый муж, в котором уже не было ни капли жизни. Ей больше и нечего было делать в этом мире. Она оторвала голову от пола, сделать это оказалось невероятно сложно, и огляделась. Лежала Ирина по-прежнему в спальне, стрелки на настенных часах сдвинулись по циферблату довольно сильно — часовая стрелка, судя по ее нынешнему положению, совершила не меньше трех полных оборотов. Это значило, что она несколько часов лежала без сознания, всего лишь в метре от кровати, на которой покоилось тело ее мужа. Ирина неожиданно почувствовала дурноту и поспешила подняться на ноги, превозмогая боль в ушибленном затылке и вызванное перемещением тела головокружение. Но это было далеко не все. В ее горле стало першить, она почувствовала это, попытавшись сглотнуть. И в груди свербело, вызывая у нее желание кашлянуть. Ирина сразу подумала о том, что ее муж за несколько часов до смерти тоже говорил, что чувствует себя простуженным.

Внезапно в коридоре пронзительно заверещал телефон. Придерживаясь рукой за стену, Ирина подошла и взглянула на аппарат. Звон чересчур громко раздавался в непривычно опустевшей квартире. Раньше она часто бывала одна дома, когда муж был на работе, но тогда повсюду были признаки его присутствия, словно он все время был рядом. А теперь, когда он умер, одиночество просто сводило ее с ума, а резкие звонки, издававшиеся телефоном, казались еще более пронзительными, чем было на самом деле. Лишь ради того, чтобы прервать этот звук, как нельзя более ясно символизирующий теперь ее одиночество («если кто-то думает, что одиночество это отсутствие в жизни душевного тепла, ночи в холодной постели и наспех приготовленный ужин, то они не правы, — решила она, — одиночество — это пронзительный телефонный звон в пустующей квартире»), Ирина подняла трубку и прижала ее к уху.