Мария Барышева - Дарители

Я не обиделся.

Я просто уехал. И сделаю все, чтобы меня не нашли. В принципе, я почему-то не сомневаюсь, что меня не найдут.

Я не пытаюсь взвесить степень вины каждого из нас. Достаточно и того, что я знаю степень собственной вины, и она очень велика. Но в любом случае мы далеко не положительные герои. Мы все виновны и знаем об этом. Знал и Андрей. Разумеется, я не сказал этого Вите, но иногда мне кажется, что он остался там не только для того, чтобы дать нам время, но и потому, что приговорил самого себя. Хотя, вполне вероятно, что я ошибаюсь. А Наташа… Можно говорить о тьме, которая пришла с ее невольной помощью, говорить о погибших, говорить обо всех тех, которые стали частью гигантской картины длиной в два столетия. Но ведь осталось же и светлое. Далеко отсюда живет человек, пусть и прикованный к инвалидному креслу, но счастливый — я это точно знаю, и Свиридов деловито перебирает бумаги в своем кабинете и добродушно покрикивает на молоденьких медсестер, и Вита бродит где-то с друзьями по городу рыбы, арбузов и ворон, и машины катят по одной из дворовых дорог безмятежно и всегда доезжают до нужного места. Это не компенсирует первое, но оно есть. И все равно…

Очарование власти. Я не помню, кто говорил об этом, но я знаю, что такое очарование заставляет нас лезть в боги. Так делала Надя. Так делал Литератор. Так делал Баскаков. Так делала Наташа. Но подобные самозванцы всегда обречены. Боги не любят, когда кто-то пытается занять их место. И наказывают щедро. А еще я знаю, что как боги мы обречены изначально, но как люди мы куда сильнее богов. Нужно только суметь быть человеком.

Но иногда я думаю совсем о другом. Я думаю о том, почему боги, так щедро карающие, не могут не менее щедро прощать. Мне хочется в это верить. И представляется мне тогда почему-то не суровый христианский триединый бог а, словно язычнику, беззаботные греческие олимпийцы, поднимающие за столом чаши с нектаром за собственное великодушие.

Мне хочется верить, что боги не держат на нас зла.

Мне хочется верить, что Наташе теперь спокойно. Она похоронена в родном городе — не возле моря, но до кладбища долетает морской ветер, весной смешанный с запахом сирени, а летом — с запахом альбиции. И мне хочется верить, что какое-то время там, в курортном поселке, она действительно была по-настоящему счастлива, так же, как и я.

Мне хочется верить, что все погибшие в «Князе Болконском», у которых я неоднократно просил прощения, меня услышали.

Мне хочется верить, что Андрей не погиб в то утро, а каким-то образом успел выбраться из дома и прячется из соображений безопасности. А потом он найдет Виту и они все-таки уедут из Волжанска — уедут очень далеко.

Мне хочется верить, что картины исчезнут сами собой, как исчезает поутру любой, даже самый кошмарный сон.

Мне хочется верить, что я никогда больше никого не убью.

Мне хочется верить, что того, что произошло, больше никогда не повторится.

Мне хочется верить, что такого дара, какой был у Наташи, не будет больше ни у кого, а если будет, хочу верить, что этот человек никогда не повторит ее дороги и не попытается стать богом.

Мне хочется верить, что все, рано или поздно, будет хорошо.

Мне хочется верить…

И иногда я верю.

А что?

Ведь все возможно.

4 сентября 2003 года.

Плохо, очень плохо (пол.) (здесь и далее — прим. верстальщика № 2).

«Весь я не умру» (лат.), цитата из оды Горация.

Прием живописи — накладывание тонких, просвечивающих слоев сильно разведенными красками, что придает объем, прозрачность, светоносность.

Б. Прус. «Кукла».

М.А. Булгаков. «Белая гвардия», гл. 16.