Мария Барышева - Дарители

Наташа внимательно оглядела комнату, и все, кто встречался с ней взглядом, поспешно отводил глаза, испытывая странные ощущения, определения которым не существовало. В облике черноволосой женщины в комнату вошло нечто, и это нечто выглядывало из карих глаз, уже не таясь, — непонятное, необъяснимое и оттого особенно страшное. Баскаков сделал к ней шаг и нерешительно остановился. Он чувствовал, что все в комнате с нетерпением ждут, что он скажет и сделает, но совершенно растерялся. Злость и ненависть остались. Желание убить ее осталось. Желание использовать ее дар и привести наконец в исполнение все свои грандиозные планы осталось. Желание причинить ей дичайшую боль осталось. Желание обладать ею осталось. Желание дать ей все, что она захочет, осталось. И все это смешалось в невообразимых пропорциях и смешалось так, что отделить одно от другого было невозможно.

— Значит, ты и есть Чистова, — наконец тупо спросил он. Наташа возвела глаза к потолку.

— Батюшки! Знаешь, существует единственный порок, который мне ни за что не вытащить из человека — это глупость! — она медленно пошла в глубь комнаты, по пути равнодушно перешагнув через откинутую руку Шевцова. Подошва ее правой туфли попала в растекшуюся кровь, и дальше Наташа шла, печатая по бледно-голубому легкий красный след. — Ну, разумеется, я Чистова. Что, эта Чистова тебе не подходит? Ты ожидал увидеть несчастную дурочку в лохмотьях, с мольбертом подмышкой, с красками и пучком кисточек в руках? Возможно, я и была такой когда-то, но это было давно… — ее глаза затуманились. — Это было очень давно. Разве ты забыл, что существует время и населяющие его события, и человек так податлив для них, и в его душе столько пустот, которые могут наполняться отнюдь не кровью и вином?

Ее бархатистый, ностальгический голос вдруг стал резким, холодным и повелевающим.

— Но довольно сентенций и изумленных аханий! Я пришла по делу и, надеюсь, ты это понимаешь! Так что, оставь себе пару-тройку нукеров покрепче и понадежней, ежели опасаешься, а прочие пусть убираются! Или ты предпочитаешь массовость и зрелищность? Ну, не разочаруй меня. До сих пор я считала тебя мужиком неглупым.

Несколько секунд Баскаков смотрел на нее в упор, и Вите и Андрею, в отличие от Славы внимательно наблюдавших за происходящим, казалось, что сейчас он голыми руками свернет шею издевательски улыбавшейся ему женщины. Потом он с трудом оторвал от нее взгляд и отдал несколько коротких приказаний своим охранникам. Через минуту комната опустела — остались только Баскаков, Сканер, Тима, двое здоровенных парней, Наташа и сидящая на диване троица. Последним комнату покинул Шевцов, которого выволокли за ноги, протянув по полу влажный след, и дверь захлопнулась. В тот же момент Баскаков сильно ударил Наташу раскрытой ладонью по лицу. Хлопок прозвучал глухо, и на тронутой загаром щеке женщины расцвело красное пятно. Ее смех рассыпался по комнате, несмотря на плохую акустику заполнив ее до самого потолка.

— Можешь ударить еще раз, если хочется, — снисходительно сказала она. — Много раз — чтобы кровь, выбитые зубы, ошметки мяса, сломанные кости. Боль многогранна, дорогой. Я знаю все ее грани, и каждая из них притягательна по-своему.

Баскаков изумленно смотрел на свою руку, словно она была живым существом, неожиданно проявившим неповиновение. Наташа пожала плечами, кинула насмешливый взгляд на Виту, смотревшую на нее прищуренными глазами, на опущенную голову Славы, внимательно разглядывавшего что-то у себя под ногами, на Андрея, чей казалось бы рассеянный взгляд скользил по комнате — от двоих охранников возле Баскакова к стоявшему у дверей Тиме и обратно.

— Зря ты так круто обошелся со Схимником, — заметила она и неторопливо пошла в дальний конец комнаты, сунув руки в карманы пальто и покачивая распахнутыми полами, точно крыльями. — Парень ведь явился на твой праздник с самыми благими намерениями — замочить меня и спасти народ, а ты его в кандалы закатал. Благодаренье богам, у него не получилось испортить мой тебе подарок.

При упоминании о недавно пережитом в Баскакове снова вспыхнула былая ярость, и перед глазами снова встали мертвые, обвиняющие лица жены и дочери. Правда, лицо Инны было расплывчатым, неясным, и в нем отчего-то проглядывали иные черты, и золото волос блекло, приобретая угольную черноту, но лицо Сони было отчетливым, настоящим — именно таким, каким оно час назад скрылось под больничной простыней. Он вскинул руку с пистолетом, прицелившись в золотистый стриженный затылок, палец слегка утопил курок, но тут же расслабился, отказываясь подчиняться. Наташа, не оборачиваясь, подняла правую руку с торчащим указательным пальцем.