Ганс Эверс - Ужасы

Но я не придаю этой истории никакого значения и не намерен разделять бабьи страхи. Пока мои собаки лежат у моих дверей, а мои браунинги дежурят около постели, пока Аделаида готовит мне еду — я не боюсь черных негодяев.

— С тех пор как я себя помню, еще ни один негр не осмеливался наложить руку на белого! — утешал я Аделаиду.

Но она отвечала:

— Они уже не считают тебя белым. Они считают тебя своим с тех пор, как ты принес клятву Симби-Китас.

2 октября

Мне жаль ее… Она следует за мной, как тень, не выпускает меня ни на секунду из поля своего зрения. Она почти не спит по ночам, сидит около моей постели на кресле и оберегает мой сон.

Она больше уже не плачет. Тихая, молчаливая, она бродит за мной. Похоже на то, что она борется сама с собой, решаясь на какой-то важный шаг…

…А что, если бы ликвидировать мое здешнее дело? В Германию я не могу переселиться не потому, чтобы я боялся вступить снова в конфликт с глупыми законами: я уже не интересуюсь более никакими другими женщинами с тех пор, как у меня есть Аделаида и ее мальчик, но я считаю совершенно невозможным привезти туда жену-негритянку.

Я мог бы переехать в С.-Тома. Аделаида, наверное, чувствовала бы себя там хорошо. Я мог бы построить там прекрасную виллу и начать какое-нибудь новое дело — какую-нибудь работу я должен иметь. Если бы я только мог хоть кое-как распродать здесь весь мой хлам хотя бы за половинную стоимость!

Я пишу сейчас в моей рабочей комнате, которая имеет вид осажденной крепости. Аделаида ушла. Она не сказала мне куда, но я убежден, что отправилась вступить в парламентские переговоры с Вуду. Перед запертой дверью в моей комнате сейчас лежат три собаки. На письменном столе передо мной лежат револьверы. Все это смешно". Ну какой же негр осмелится среди белого дня тронуть хотя бы волосок на мне? Но я должен считаться с желанием Аделаиды. Она ушла одна. Мальчик спит около меня на диване. Наверное, она вернется с добрыми вестями.

30 октября

Я думаю, что Аделаида сошла с ума. Она кричала и стучалась в дверь так отчаянно, что я со всех ног кинулся открывать ее. Она тотчас же устремилась к своему мальчугану, схватила его и почти задушила в объятиях. Маленький сорванец начал жалобно кричать, но она не отпускала его, целовала и обнимала, так что я боялся, как бы она не погубила его своими поцелуями.

Она выглядит устрашающе. Она не сказала мне ни слова, но, по-видимому, ее миссия имела успех. Она уже не пробует более пищу, которую я ем, ее страхи относительно меня исчезли. А это значит, что опасность миновала. Но она не отходит от меня ни на шаг, как собачка. Во время ужина сидела около меня, не произнося ни слова и не прикасаясь к еде, и ни на секунду не спускала с меня глаз.

В ней как будто произошло что-то страшное, но она ничего не говорит. Ни единого словечка я не мог добиться от нее. Но я не хочу мучить ее: я ведь вижу, что бедная женщина и без того сходит с ума от любви ко мне.

Я приму все меры к тому, чтобы как можно скорее уехать отсюда. Я уже говорил с агентом Гамбург-Американской линии. В принципе он согласен, но он дает едва четвертую часть того, что стоит все мое добро, да еще требует рассрочки платежа. Но, в конце концов, я могу пойти и на это: у меня давно уже имеется кое-что в запасе на черный день и я могу наконец хоть одно дело закончить с убытком для себя. Бог мой, как обрадуется Аделаида, когда я скажу ей об этом! Я женюсь на ней ради ребенка — она поистине заслужила это. И едва только все будет устроено и готово, я объявлю ей: "Ну, дитя, ты можешь собираться в дорогу". Она с ума сойдет от радости…

11 ноября

Мои переговоры с агентом идут на лад. Уже получена телеграмма из немецкого банка, предоставляющая моему будущему преемнику необходимую сумму для расплаты со мною. Стало быть, главная трудность разрешена, а с частностями мы покончим скоро, так как я иду навстречу моему покупателю во всем. Он замечает это и называет меня очень демонстративно: "мой друг и благодетель". Что ж? Я вполне понимаю его радость по поводу такого сказочно выгодного для него дела.

Мне стоит немалого труда скрыть свою тайну от Аделаиды. Ее состояние становится все более подозрительным и тревожным. Но это ничего. Эту неделю она как-нибудь потерпит, зато потом ее радость будет тем больше. Она еще несколько раз была у своих Вуду и каждый раз возвращалась в ужасном состоянии. Я ничего не понимаю — мне кажется, что всякая опасность миновала: у нас теперь все двери и днем и ночью настежь, как прежде, и даже приготовление пищи она передала опять кухарке. Что же все это значит?