Юлия Зонис - Контра

Андрей хлестнул прутом по воде.

– Почему?

Профессор за спиной кашлянул.

– Простите, Дмитрий Дмитриевич, что вмешиваюсь. Видите ли, я тоже вас боюсь. Это в генах. Какая-то дремучая память предков. С этим сложно бороться, но, как видите, мы справляемся. У Андрея Дмитриевича получается гораздо лучше, чем у меня. Еще немного… Дайте нам еще немного времени, и мы научимся.

Митька помолчал, и потом, уже тише, попросил:

– Если придешь еще раз, фотку Аленкину принеси, а? И Димкину. Здесь плохо видно, но я уж как-нибудь разгляжу.

В ручье плеснуло. Связка писем, перевязанных бечевкой, медленно отделилась от противоположного берега и поплыла к Андрею. Он прикинул расстояние, нацелился прутиком и подогнал их к пучку травы у самых мысков своих болотных сапог. Андрей вылавливал письма из воды долго, слишком долго – достаточно долго, чтобы синеватые буквы адреса успели поплыть. Когда он снова взглянул на другой берег, Митьки там уже не было.

– Вы его огорчили.

Андрей смял в руке мокрую бумагу.

– По-вашему, он способен огорчаться?

– По-моему, да. Знаете, он не так уж отличается от нас с вами.

Андрей оглянулся. Профессор удобно расположился на бревне, вытянул длинные ноги и уже успел вытащить из кармана трубку.

– Не знал, что вы курите.

– Двадцать лет не курил. Врачи запретили. А теперь что уж.

Малышев чиркнул спичкой, раздул щеки – и над болотом поплыло облачко ароматного дыма.

– Знаете что, Андрей Дмитриевич? Вы идите. А я тут посижу.

– Как?

– А вот так. Даше я уже все объяснил, Ксения Павловна в деревню уехала, а когда вернется, Даша ей скажет… что-нибудь скажет. А кто еще у меня есть? Разве что вот вы.

Андрей мотнул головой.

– Я вас здесь не оставлю

– Да мне не сегодня-завтра все равно туда. Не жадничайте, Андрюша. Вы ведь уже видели, как она подходит, а я – нет.

За ручьем плясало марево, плясало и не могло пересечь полоску текущей воды. Малышев вытянул руку.

– Я отойду дальше, к той стене. Там она, кажется, пошустрее.

– Зачем вам так умирать?

– Умирать – оно, Андрюшенька, всегда неприятно. Но мне почему-то кажется, что если войдешь туда сознательно, с открытыми глазами… что-то будет по-другому. Не возражайте, пожалуйста, я уже все решил.

Андрей запихнул письма в карман и подобрал слегу.

– До свиданья, профессор.

– До свиданья. Надеюсь, нескорого. Приглядите там за моей Дашкой.

Когда шрамовник уже отошел на несколько шагов, Малышев его окликнул:

– Знаете, о чем я думал в последние дни, после вашего возвращения?

– О чем?

– Помните, я упоминал эксперимент. Что, если у тех, кто его поставил… кто ставит его сейчас. Что, если они вовсе не столь жестоки и бесчеловечны, как нам представлялось? Что, если у них есть цель?

– Какая цель?

– Примирение, Андрей. Примирение и понимание. Им надо зачем-то, чтобы мы научились жить в мире с мертвыми. Может быть, даже работать вместе, потому что мы можем то, что не могут они, и наоборот. Что, если человечество ждет некая опасность, и это – единственный способ ей противостоять? Подумайте об этом, Андрей.

И Андрей подумал. Он думал об этом всю обратную дорогу, пока вечер расцвечивал небо над верхушками сосен в зеленый и в розовый и зажигал на дальнем краю топи белесые огоньки.