Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Ехали быстро. Не больше пяти минут — да и куда тут больше? По дороге Маслов как бы невзначай заметил, словно продолжая ранее сказанное:

— Только тебе самой о безопасности надо бы задуматься. С тобой такая трагедия произошла, а ты по клубам шляешься. Пляшешь там со всякими.

Ничего не утаишь в деревне. Вот едва захочешь здесь пожить — сразу расхочется. Никакой индивидуальной территории. Бешеный рентген со всех сторон.

— Он тебе не пара, — ещё добавил, уже после того, как заглушил мотор. — Лёша Пахомов — это придурок местный. У него с головой не в порядке. Поостереглась бы. У нас и нормальных ребят хватает.

Через дорогу, прямо напротив отделения, на корточках сидели два цыгана. Ну, я так решила, что они цыгане — черноволосые, одеты как-то нелепо. Сидели и грызли семечки. Один молодой, другой в возрасте — с бородой. Маслов бросил на них короткий, но выразительный взгляд, а они пристально и этак оценивающе вперились в меня. Я фыркнула про себя и отвернулась.

Ещё машина странная стояла — вроде милицейская, но какая-то хитрая. На ней надпись — «Лаборатория».

Необычайно нервный младший лейтенант Кондаков встретил меня на входе.

— Вот так, Бойченко Светлана, вот так! — произносил он скороговоркой. — Вот так милиция работает. Неотвратимость наказания — главное условие правосудия. Сам виноват, сам. Мало того, что на сексуальное насилие решился, так ещё и с пистолетом на милиционера бросился. Если бы не секция дзюдо, не стоял бы я сейчас перед тобой. Секция дзюдо — она спасла… Отобрал оружие и направил его на преступника. Ну а что оставалось? Сам-то безоружен был. Ну что, опознаешь?

Прошли с ним в подсобку, тело там. Лежит на трёх сдвинутых стульях. Никакой простыни, рот приоткрыт, выражение нелепое — тужится словно. В помещении дядька в милицейской форме и тётка в обыкновенной. Видимо, из райцентра. Она приятная — приобняла, улыбнулась.

— Не страшно? — спросила. — Сможешь?

Лет двадцать, верно. Спортивные брюки. Футболка. На ней два кровавых пятна — следы от выстрелов. И да — небритость. Щетина настоящая.

Я постояла, посмотрела, помялась. Причудливость момента душила и низвергала в водоворот иллюзорности. Но странное дело — ощущение потери контроля не явилось. Как раз таки наоборот — контроль ощущался полный.

Помялась и ляпнула:

— Он самый.

Кондаков тут же протянул протокол. Я подписалась.

— А второго мы скоро найдём, — заявил он мне на прощание. — Непременно найдём. Можешь не сомневаться.

Мы вышли с Масловым наружу, цыгане всё ещё на корточках. Взглянули на нас, поднялись и не спеша тронулись вдоль по улице.

— Цыгане, да. Табором встали. Пару дней как.

Это Марина. Мы с ней в сельпо выпиливали. Торопились. Песок, видите ли, выбросили. Сахарный.

— Песок выбросили! Песок выбросили! Песок выбросили!

С этими воплями примчалась она к нам в дом. Если бы я не сделала успокаивающий жест — вот так вот, вытянутой правой рукой с открытой ладонью — она бы ещё раз пятнадцать эту фразу выкрикнула. Таким жестом режиссёр Касадзе, Георгий Автандилович, лауреат премии Ленинского комсомола за постановку спектакля «Пер Гюнт», своих актёров успокаивает. И мою мамочку в том числе. Ни слова не говорит — лишь руку вытягивает. И успокаиваются! Даже мамочка. Секреты Станиславского, понимать надо!

— Дед-то где?

— Ещё не вернулся. Отбыл по делам в райцентр. Вообще-то я думала, что он тебя отоваривать отправился, но выходит — действительно по делам. По каким — неизвестно.

— Света! Как тебе не стыдно?

— Да ладно.

— Песок ведь выкинули! Он ждал. Ему надо. Ягоды не простят.

— Ну нет его.

Марина долго не думала.

— Значит, так. Хватай сумку — и за мной. Деньги потом отдаст.

Я задумалась на секунду — покапризничать что ли? Я умею. Но схватила. Самой удивительно.

У сельпо уже очередь. Я бы даже конкретнее выразилась — очередина. Но Марина жутко обрадовалась, что мы всего какие-то двадцать пятые и радостно выдохнула:

— И народу нет почти. Ай да мы!

Да уж. Нет нам равных.

— По пять кило в руки! По пять кило в руки! — неслось из точки зарождения этой извилистой и бурлящей человеческой субстанции.

Торговали заезжие коробейники прямо на улице. Дородная баба в синем фартуке взвешивала фасованный песок на массивных весах, что были установлены на двух пустых ящиках. Худущий мужичок подтаскивал ей с машины — она красовалась облезлым задком в трёх метрах за её спиной — мешки.