Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

— Что-то ещё? — остановился он, тоже прищурившись.

— Повернись спиной.

— Зачем? — вот сейчас действительно удивлён.

— Боишься?

— Да пожалуйста.

Повернулся. Я выдержала паузу.

— Снимай штаны.

— Ты серьёзно? — спросил через плечо, чуть повернув голову.

— Э-э, а я-я. Демон ночи.

— Да мне не жалко, просто я не уверен, что ты правильно будешь это интерпретировать.

— Правильно буду. Делай, что говорю.

Снял. Рывком.

Ягодицы в целом обыкновенные. Костлявенькие. Но движение было возбуждающим. Внутри защемило.

Родимого пятна нет.

— Всё? — спросил.

Я кивком головы дала отбой.

Это хорошо, что он не брат. Значит, можно влюбляться.

Впрочем, я уже. Даже если бы и брат.

— Пусти меня! Пусти, козёл старый!

Голос женский. Доносился из сеней. Я мигом проснулась и переместилась в сидячее положение. Вопли не предвещали ничего хорошего. Почему-то сразу стало ясно, что они имеют ко мне самое непосредственное отношение.

— Уходи, Катя! — это дед. — Уходи, пока милицию не вызвал!

— Да не боюсь я твою милицию продажную! Всех вас Куркин купил, скоты. Все на него пашете.

— Только через мой труп, слышишь! Я не позволю девчонку ранить. Она и так пережила чёрти знает что.

— Пусти!!! Всё равно прорвусь! Всё равно ей глаза бесстыжие расцарапаю.

Последняя фраза донеслась глуше — видимо, деду удалось вытеснить незваную гостью из сеней за порог. Хлопнувшая дверь подтвердила догадку. Крики не прекратились, но разобрать слова стало труднее.

Я соскочила с кровати на пол и принялась торопливо одеваться. Вещиц немного — юбка да футболка.

— ВИА «Сябры», — зашептала, — «Ты — одна любовь». Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок.

— Гнида! Гнида она! — это снова входную дверь открыли. Дед временно уступил оборонительные позиции. Но тут же вернул — звонко шмякнула о косяк разбаловавшаяся дверь.

— Первая сторона, — футболка уже на мне, — «Есть на свете ты», затем «Глаза любимых», затем «Васильки во ржи», затем «Я сказал своей девушке» и последняя, заглавная — «Ты — одна любовь».

И юбка уж обхватила тугие бёдра. Вот ещё молнией шмыгнуть.

— Вторая сторона: «Для двоих», за ней «Высокие звёзды», потом «Не пугайте седых журавлей», потом «Разреши тебя любить» и самая последняя — «Девушка из полесья».

Накинула на ноги сандалики и выскочила в сени. Отворила дверь. На крыльце дед бодался с растрёпанной девушкой. У той красное, то ли от слёз и сильных эмоций, то ли от недавнего загара лицо и колючие неистовые глаза. Такие и пробуравить могут насквозь.

— По просьбам трудящихся, — объявила им, — исполняется песня композитора Олега Иванова на стихи поэта Анатолия Поперечного, он у нас в лидерах по популярности, «Девушка из полесья».

Они замолчали, разжали объятия и тревожно уставились на меня.

Я запела:

— Живё-о-о-от в белорусском полесье-э-э кудесница леса-а Оле-э-ся-а-а. Считает года-а по куку-ушке-э-э, встречает меня-а на опушке-э-э.

— И-и, все вместе! — крикнула. — Камон! Останься-а со мною-у-у Олеся-а, как сказка-а, как чудо-о, как песня-а-а-а…

Всё помню, всё контролирую. Аплодисментов не надо.

— Сучка гнусная! — опомнилась наконец деваха с колючими глазами. — Тварь! Зачем брата опорочила?! Не насиловал он тебя, не мог!

— Дамочка, сбавьте-ка децибелы. Вы не на стадионе «Маракана».

— Его убили из-за тебя, гнида! — завизжала Катя (Катя же, я правильно запомнила?) и ринулась ко мне с вытянутыми руками и раскрытыми ногтями. Те длинны и остры.

Я отступила на шаг, и движение оказалось небесполезным — несмотря на то, что дед отчаянно сдерживал эту бешеную фурию, сабли-ногти разрезали воздух в каких-то сантиметрах от лица.

— Убью тебя! — шипела девица.

— Вы чокнутая истеричка, — ставила я скорый, но верный диагноз. — К смерти вашего брата я не имею никакого отношения. Надеюсь, вы осознаете это однажды. Ступайте к чёртовой матери, сумасшедшая колхозница!

В это самое время у нашего дома остановился легковой автомобиль. «Жигули», модель не знаю, не разбираюсь. Но новенькая, блестит буквально. Заметив его, бешеная Катерина вдруг затихла, как-то смутилась даже и, насупившись, сошла с лестницы на травку.

Из машины вышел статный и симпатичный мужчина лет сорока, открытое лицо, усы, волевой взгляд, длинные рукава рубашки закатаны до локтей, интересный такой — и направился прямиком к нам.

— Здравствуйте, Никита Владимирович! — произнёс он, приблизившись, и протянул деду руку.