Дмитрий Герасимов - Крест в круге

– Успокойся, Боря…

Тот остановился, потом решительно выпрямился и, глядя в глаза учителю, спросил:

– Где мои книги? Где все шесть сборников моей прозы? Где мой членский билет Союза писателей Узбекистана? Зачем вы все спрятали от меня, зачем заставили забыть, что я – писатель?!

Циклоп медленно встал.

– Все твои сочинения, Боря, – с трудом произнес он, – остались там… – Он кивнул куда-то в сторону окна. – В том доме, в котором ты долго жил…

Борис не сводил глаз с бледного как мел учителя.

– Вернее, – поправился тот, – я надеялся, что они остались там… Вместе с погибшей Галинкой, вместе с ножницами, ножами и заточками, похожими на крест, вместе с едва не убитыми тобой людьми, вместе со старухой-уборщицей и ее пророчествами, вместе с твоими обмороками и приступами головной боли, вместе с твоим желанием написать чью-то судьбу.

– Я не понимаю… – пробормотал Борис.

Циклоп вздохнул:

– Прости меня, мой мальчик, за то, что мне приходится тебе это говорить. Но я больше не в силах бороться за тебя… Ты – не лауреат, Боря. И не писатель. Хотя мог бы им стать… За всю свою жизнь ты не написал ни одной книги, ни одного рассказа, ни одной строчки, за исключением той – единственной – в восемь лет… Когда-то, очень давно, тебя привели ко мне в школу прямо из больницы, куда ты попал после обморока. Тебя нашли на улице, и ты долго не приходил в сознание. А, очнувшись, рассказал, что твоя семья погибла во время землетрясения. Врачи уже тогда били тревогу. Но я вырвал тебя с больничной койки, потому что думал, что ты просто в шоке от какой-то пережитой тобою раньше трагедии, от чего-то увиденного или услышанного. Ведь страшное землетрясение сорок восьмого года, о котором ты, скорее всего, узнал из газет или от болтливых прохожих, случилось в Ашхабаде и Ташкент совсем не затронуло. Единственное, о чем я тогда не подумал, это о том, что Галинка, о которой ты рассказывал как о погибшей, – вовсе не плод твоей фантазии, а реальный человек. А раз так, то она, разумеется, – жива! Но об этом, много позже, догадался твой лечащий врач – единственный из всех докторов, кто верит в твое исцеление, – Матвей Сергеевич Лифанов. Он и разыскал твою Галинку… Но это было потом. А тогда, в далеком сорок восьмом, я думал, что спасу тебя… Я так думал и позже, когда ты начал запугивать пророчествами сверстников. Я защищал тебя как только мог… Но когда ты однажды ночью самовольно забрался в архив, куда я трижды отказывался тебя брать с собой, и был пойман охранником – тогда я почувствовал, что теряю своего мальчика. Меня вызвал Иннокентий Петрович и передал тебя «с рук на руки». Мы шли с тобой по ночному городу, и мне хотелось плакать. Потому что я полюбил тебя, Боря. Как сына. И я не хотел расставаться с тобой… Но это было неминуемо. Педагогический совет определил тебя в специнтернат для больных подростков – малолетних правонарушителей… Я тяжело переживал разлуку. Когда мне удавалось навещать тебя, я страдал оттого, что видел, как прогрессирует твоя болезнь. Ты протягивал мне газеты и журналы с воображаемыми публикациями и статьями, а я думал, как тебе помочь. Как? Свет надежды блеснул передо мной, когда ты закончил школу. Мне показалось, что дела пошли на поправку. Я добился медицинской реабилитации, и ты стал свободен. Ты даже поступил в институт! Я всегда знал, что ты – способный, умный и одаренный мальчик… Однако уже на первом курсе случилось несчастье. Ты ударил ножом, похожим по твоему мнению на крест, своего институтского товарища и выпустил ему кишки. Паренька чудом удалось спасти, а тебя пришлось поместить в спецбольницу. На целых пять лет! Я потерял бы тебя навсегда, если бы не Матвей. Два консилиума, потом комиссия, и долгожданное решение – «временно вменяем». Для меня и такое решение было большой радостью. Ведь «временно» – это надежда на «полностью». С большим трудом я устроил тебя работать в Республиканский архив и позаботился о том, чтобы тебя никто не тревожил, не досаждал тебе и ничем тебя не расстраивал. Твоя встреча с Галинкой и последующая женитьба стали для меня настоящим подарком. Мы с Матвеем вздохнули с облегчением. Ты даже перестал писать будущее в своей проклятой тетради! Перед нами снова блеснул лучик надежды. Увы, он оказался лишь жалкой искоркой. Все эти годы я боролся за тебя! Я пытался вырвать тебя из лап безумия, из этого страшного дома с белыми занавесками на зарешеченных окнах, именуемого домом скорби… Но я напрасно надеялся. Все осталось с тобой. Не исчезло, не растворилось в душных снах, не растаяло с годами… Ты продолжаешь считать, что Галинка погибла, ты уверен, что работаешь учителем литературы во Дворце пионеров и хочешь непременно бежать туда среди ночи, ты до сих пор думаешь, что твою судьбу предсказала страшная старуха! Ты продолжаешь по ее «завету» писать и пророчествовать, предрекая гибель близким людям… А в момент приступа – такого, как сейчас, – и сам готов кого-нибудь убить!