Дмитрий Герасимов - Крест в круге

Лика была шестым ребенком в семье.

– Какая страшненькая… – сочувственно вздыхали соседи. – Братья и сестры – как на подбор, а последыш не получился.

«Моя красавица…» – ласково говорила мать, гладя Лику по головке с жесткими, как стальная стружка, мелкими кудряшками.

Софья Бесараб долгое время была сельской учительницей, но с появлением третьего ребенка ушла с работы и полностью посвятила себя домашнему хозяйству. Ее муж Федор был старше ее на пятнадцать лет. Он батрачил на румынских домнулов [16] до самой войны, а с приходом Красной Армии был призван на фронт. В 44-м после тяжелой контузии его демобилизовали, и он вернулся в родное село. Когда отгрохотала первая тяжелая послевоенная пятилетка, Федор Бесараб женился на восемнадцатилетней девушке с соседнего хутора, а еще через десять лет перебрался вместе с семьей в Тирасполь, где и устроился разнорабочим на электроламповый завод.

Лика росла шумным и непоседливым ребенком. Она походила на мальчишку. Высокая, угловатая, с барашком коротких черных волос, неправильным прикусом, из-за которого подбородок выдавался чуть вперед, она верховодила ребятами во дворе, вызывая уважение и даже страх у мальчиков и осторожное презрение у девочек.

Она слыла сорванцом, но между тем блестяще училась. Даже самые сложные дисциплины ей давались с потрясающей легкостью. После окончания начальной школы ее перевели сразу в пятый класс, а еще через год – в седьмой. О девочке-вундеркинде писали местные газеты и даже один раз сделали репортаж на молдавском телевидении.

– Была бы малость покрасивее, – цокали языком взрослые дяди из Кишинева, – могла бы и Москву покорить…

К двенадцати годам девочку впервые стало тяготить то, что она дурнушка. Ее четырнадцатилетние одноклассницы на глазах превращались в девушек, округлялись, хорошели, а некоторые из них уже целовались с мальчиками на теплых скамейках под ветвистыми яблоневыми деревьями.

– Тебе нравится Колька Круту? – спросила Лику однажды на перемене ее подружка Таисия, подмигивая своим товаркам, окружившим девочку со всех сторон. – Признайся!

Лика смутилась. Коля ей нравился уже давно, но он был ей не чета – красивый, сильный, надменный и уверенный в себе. Говорили, что он назначает свидания девчонкам на старой, заброшенной швейной фабрике, где у него в самой дальней комнатушке припасен линялый матрац.

– Хочешь, он придет к тебе на свидание? – не унималась Таисия. – Я могу устроить.

– На свидание? – переспросила Лика, чувствуя, как у нее заколотилось сердце. – Девочки, вы шутите, да?

– Мы совершенно серьезно! – фыркнула Таисия. – Он давно по тебе сохнет, ты разве не знала? Сегодня, на старой фабрике, ровно в семь! Я обо всем позабочусь. Ты же подруга мне.

И Лика пришла. Она видела, как после уроков Таисия отвела Кольку в сторонку и о чем-то долго шепталась с ним, прыская в кулак и тряся белокурыми локонами. Что-то тревожное и гадливое шевельнулось в сердце девочки. Но она отправилась на свидание…

Колька действительно ждал ее, пристроившись на грязном подоконнике и смоля сигаретку. Матрац лежал на полу. Лика покосилась на него с опаской.

– Привет, – сказала она преувеличенно бодро.

– Пришла? – скорее удивленно, чем обрадованно протянул Колька.

Он протолкнул окурок в щербинку пыльного оконного стекла, вытер ладони носовым платком и вдруг, неловко ухватив Лику за руку, сел на матрац. Потеряв равновесие, девочка упала на колени, и Колька проворно подтянул ее к себе.

– Пришла? – хрипло повторил он, дыша ей в лицо табаком, и вдруг больно ущипнул за то место, где обычно у девочек постарше уже округляется грудь.

– Ты что? – взвизгнула Лика и сделала попытку встать. – Пусти!

– Сама же пришла, – развязно ответил Колька и неожиданно повалил ее на матрац.

Лика задергалась, но мальчик держал ее крепко, навалившись сверху всем телом.

– Пусти, дурак! – закричала она, но ее голосок потонул в душных складках Колькиной рубашки.

Он без церемоний задрал ей юбку и юркнул рукой в трусики. Лика завизжала, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от страха и унижения. Она задыхалась от дурно пахнущей рубашки и отчаянно колотила ладошкой по застывшему в глухом равнодушии матрацу.

Неожиданно Колька отпрянул так, словно увидел змею. Он с отвращением подставил ладонь под жалкий луч заходящего солнца, процеженный сквозь пыльное оконное стекло, и скривился: