Бэзил Коппер: Янычары из Эмильона

И как только в дымке утреннего тумана появился красный шар солнца, картина внезапно исчезла, как будто дверь в другой мир захлопнулась, и Фарлоу проснулся в собственной кровати, опять насквозь промокший. Именно в это время он проконсультировался со своим приятелем — врачом, который, конечно же, ничем не смог ему помочь. Разумеется,

Фарлоу не стал рассказывать ему все до конца, поскольку не хотел, чтобы его сочли сумасшедший. А как раз без учета страшного момента пробуждения можно было подумать, что его просто преследует повторяющийся кошмар, что, впрочем, встречается довольно часто.

Для постороннего наблюдателя трудно постичь все мучения, которые пришлось пережить моему приятелю в те дни. Ведь даже для обычного человека все это показалось бы странным, а Фарлоу был ученым, и его мозг за долгие годы работы приучился автоматически отвергать подобные явления. Ведь они не согласовывались ни с какими законами природы, и тем не менее имели место.

Третий сон был повторением двух предыдущих, но, к радости Фарлоу, начался он с того, что тот уже лежал на песке. Солнце стояло чуть выше, и туман начинал постепенно рассеиваться. Как это ни странно, во сне у Фарлоу сохранился страх, что он может утонуть, но в то же время он полностью забыл все физические ощущения того, что когда-то находился в воде. С учетом этих так называемых сведений, да еще прибавив сюда солнечную жару. Фарлоу подсчитал, что лежит на берегу уже около трех часов.

Таким образом, он пришел к заключению, что его сны прогрессируют во времени, и если так будет продолжаться, то все это станет напоминать кино, которое показывают многократно, но каждый раз захватывая новый кусок пленки. Этот вывод потребовал от него длительных рассуждений, потому что его мозг в бодрствующем состоянии упорно отвергал всякие мысли о возможном реальном смысле этих снов. В четвертом сне солнце поднялось еще выше, туман почти совсем растаял, и перед тем как проснуться в своей комнате двадцатого века, он увидел, что одет в какую-то льняную рубаху допотопного покроя с глубоким вырезом на груди.

Нижняя часть его тела была облачена в мешковатые штаны из темного материала, которого раньше он никогда в жизни не видел, и, как и прежде, ноги были босые. Самым странным и необычным в этом сне было следующее: после

первых трех снов он просыпался вымокший в чем-то, весьма похожем на морскую воду, теперь же кожа его была лишь

чуть влажной. Тогда Фарлоу начал рассуждать о том, что его переживания во время сна имеют физическую, рациональную основу, и отсюда он заключил, что солнце, под которым лежала его другая личность, и высушило его.

На этой стадии он все еще пытался разумно объяснить свои кошмары, и одна мелочь, очень сильно занимала его — каким образом одна деталь из мира его сна может переходить в реальную жизнь, а другая нет. Он имел в виду, конечно же, воду на коже, которую легко можно было заметить при пробуждении, и в то же время просыпался он при этом в своей пижаме. Ведь если вещества переносились из сна в другое измерение по одному и тому же закону, то тогда, теоретически, он все равно должен был очнуться в рубахе и штанах старинного покроя.

На этом этапе его аналитический ум претерпел существенные изменения, и появился еще один вопрос: что происходило с его пижамой и где вообще она была в то время, когда он лежал на берегу? Или же существовало одновременно две личности в разных плоскостях? Но, к великому сожалению Фарлоу, все эти рассуждения неумолимо сталкивались с железным барьером логических правил, и правила эти терпели крах всякий раз, как только он пытался применить их к данным обстоятельствам — будь то мир сна или мир реальности. Граница между двумя мирами постепенно стала весьма размытой.

К тому моменту как Фарлоу решил наконец посвятить меня в свою тайну, все это продолжалось уже несколько месяцев. Он всегда был худощавым и нервным человеком, а происшествия последних недель добавили к его внешности еще и темные круги под глазами, и теперь он выглядел особенно изможденным и в то же время психически взвинченным как никогда. После нескольких вечеров полусвязных намеков и недомолвок, он, наконец-то, начал изливаться передо мной, и тогда уж его было не остановить. Мысли его прорывались наружу, подобно пару из кипящего котла.

Больше всего Фарлоу боялся, что я приму его за ненормального, но после нескольких вечеров бесед и расспросов я рассеял его опасения на этот счет. Если когда-то и существовал абсолютно здоровый в психическом отношении человек, так это был, несомненно, именно он. За несколько встреч Фарлоу рассказал мне первые полдюжины своих снов, которые привели его к песчаному берегу. Там было тепло и спокойно; он лежал на горячем песке, а так как теперь все сны начинались с того, что он уже находился на пляже, то никаких физических неудобств это ему не доставляло, чем он и был очень доволен.