Игорь Денисов - Судья

— Ой, че я, сисек не видел, что ли?

— Ты другого не видел никогда! — огрызнулась Инна. Болт открыл рот, но тут Илья прорычал:

— Завязывайте! У меня в ушах звенит от ваших сисек! Еще раз услышу «сиськи», вышвырну тебя в окно. Понял, Болт?

— Сиськи, — сказала Инна. Отхлебнула из стакана. — Приятного полета, Болт.

Хмуро молчавшая в углу Вероника ожила.

— Да, хватит обсуждать… сиськи, — Инна усмехнулась: примерная девочка еле выдавила это слово. — Особенно, если они кое у кого квадратные!

Все заржали. Инна поперхнулась, чуть не расплескав вино из стакана.

— Что? На х… ты это щас вякнула?

— Это шутка, Инночка, шутка.

— Да, — встрял Мигунов, моргая глазами лемура. — Шутка-прибаутка. С яблоками.

Инна запрокинула голову. Расхохоталась.

— ХА-ХА-ХА! Шутка, да? ХА-ХА!

— Закрой рот, — посоветовала Вероника. — Трусы видно.

Инна обворожительно улыбнулась. Послала ей воздушный поцелуй.

— Опять шутка?

— Опять шутка.

— Опять шутка — ик! — затрясся Болт. — Шутка, шутка, шутка!

— Ну хватит! — рявкнул Илья. Саданул кулаком по столу — только тарелки подскочили. — Достали уже! Ильф и Петров.

— Ильф и Петрова, — поправила Инна. Подняла стакан. — Объявляю вас мужем и женой. Аминь.

— Э, — сказал Болт. — Не смешно.

— А Инна не умеет шутить. Она… юмора не понимает, не.

— Тухло пиздишь, — Инна отпила вина. С наслаждением добавила: — Целка.

Вероника побледнела.

— Что? Шлюха! Че смотришь? Твоя дыра — проходной двор! Да! Проходной двор! Все знают!

— А твоя… А твоя — досками заколочена!

— Да, я не как ты — и с мальчиками, и с мужиками — ножки врозь каждые пять минут, как Невский мост!

— Ага, — Инна отпила. — Если ты не успела освоить другие способы!

Илья закашлялся. Исподлобья взглянул на Инну.

— Инна… Я ем.

— Ну и что? Кушай на здоровье. А я — пью.

И она отпила еще немного.

Все бы ничего, но с того мгновения, как она увидела обезображенное лицо дяди, что-то в ней неуловимо изменилось.

«Убить его или оставить в живых?»

— Ну как? — спросила Вероника. — Хороша зараза?

Вздрогнув, Инна поскорее растянула губы в наглой усмешке.

— Отпад!

— Смотри не захлебнись!

Инна отпила еще.

— Смешно как похороны.

— А похороны могут быть смешными, — заявил Мигунов. — Если это похороны Ельцина!

Смех. Болт оторвался от бутерброда с лососиной.

— Да ну, не заливайте. Че, Ельцин сдох?

— Давно уже!

— Ы-ы-ы, — заныл Болт. — Как жалко!

— Хватит ныть, заливной лосось, — Илья встал. — Всем встать!

— Суд идет, — пробормотала Инна, поднимаясь. За Королевой поднялись остальные. Илья поднял бокал. Все замолчали.

— Я поднимаю бокал… за правосудие.

И подмигнул Инне.

Возвратившись домой после работы, Павел ощутил непреодолимое желание прогуляться. Пустота комнат наводила на мысли о самоубийстве.

Подходил к концу сентябрь 2007-го года. Со дня убийства Вадима Нестерова прошел месяц.

На парковой скамейке сидел старичок в мундире с нашивками. На груди блестели медали. Лицо старика было коньячного цвета. Сложив руки на палке между расставленных ног, он бессмысленно глазел на алый закат.

Павел сел рядом. Старик каждые две минуты жевал губами, бормоча под нос.

Павел задумался о своем, забыв про соседа. И потому вздрогнул, когда пенсионер вежливо спросил:

— Проблемы какие-то у вас?

— Нет. Никаких.

Старик снова пожевал беззубым ртом. Потом рассказал Павлу историю своей жизни.

Он был ветераном войны. В начале 90-х государство презентовало ему квартиру в Новгороде. Дочь как раз вышла замуж. Старик взял молодоженов к себе. И очень скоро пожалел.

Зятю до зарезу было нужно прописаться в Новгороде. Квартира у старика хорошая, в центре, все рядом. Дочь потребовала прописать мужа. Старик — «С какой стати?»

Его не трогали, пока была жива жена. Померла — жизни не стало.

Зять бил его по голове кухонным полотенцем. Старика запирали в лифте. Два раза собственная дочь подсыпала ему в борщ цианиды.

— Что с тобой, доченька? — плакал измученный старик.

— Ненавижу тебя! — шипела доченька. — Старый осел! Ты испортил мне личную жизнь!

Вся лестничная площадка знала о происходящем. Но, как всегда в крупных городах, никто не вмешивался. Старик обратился в комитет ветеранов, но там «ничем не смогли помочь».

В конце концов, ветеран войны оказался на улице.

Павел слушал, и слушал, и слушал, и очень скоро почувствовал ужасную головную боль.